Шифрин Я.С. Отрывки из воспоминаний   

Учеба  в высшей  школе  ПВО

Академия окончена. Поехали в Москву за назначением. Стандартное назначение – помощник начальника связи общевойсковой дивизии по радио. Однако на дворе был уже 1944 год. Нужда в общевойсковых связистах уменьшилась. Но зато в армию стала поступать радиолокационная техника, прежде  всего станции орудийной наводки (СОН) – американские (SCR-584, SCR-545), канадские (СОН-3к) и английские (СОН-2, СОН-3б). Да и наша радиопромышленность стала осваивать производство этой непростой техники. В начальный период речь шла о копировании зарубежной техники, и в первую очередь станции СОН-2. Доставалось это очень непросто из-за отсутствия должной производственной базы и качественных материалов, а также недостаточного опыта соответствующих специалистов. Плохо было и с кадрами, призванными эксплуатировать радиолокационную технику. Тех немногих специалистов, которых к этому времени уже подготовили академия связи и другие военные вузы, явно не хватало. Неудивительно поэтому, что, когда мы приехали в Москву, большую группу выпускников  академии  направили в Высшую военную школу (ВВШ) ПВО на трехмесячные курсы по радиолокации. Школа эта находилась в Лефортово, на Красноказарменной улице, дом 14.

Основным преподавателем у нас был Иван Александрович Лыков, окончивший нашу же Академию связи в начале 1942-го в составе одной из упомянутых мною ранее «сильных» групп. По ее окончании он был направлен в ВВШ ПВО, находившуюся тогда в эвакуации в г. Пенза. Там он, с помощью преподавателей и, в значительной мере, самостоятельно, изучил основы радиолокации и первые образцы радиолокационной техники – СОН 2 и СОН 3к, которые теперь преподавал и нам. К преподавательской работе он относился очень добросовестно и сделал все, что мог, для нашей успешной переквалификации, за что я и мои товарищи весьма ему благодарны. В 1948 г. мы с ним вновь встретились в АРТА и на протяжении лет двадцати работали вместе.  

…………………………….    

ПЕРВЫЕ  ПОСЛЕВОЕННЫЕ  ГОДЫ (1946-1956)

Завершение  войсковой  службы (1946 г.)

 В июле произошли изменения и в моем служебном положении. Штаб корпуса расформировали, и на его базе образовался штаб 45-й дивизии ПВО с переездом его в г. Днепропетровск. Фактически обязанности у меня остались прежними, но формально мой статус несколько понизился и звучал так: старший помощник начальника артснабжения дивизии. В конце августа я переехал в Днепропетровск. Город мне пришелся по душе. Во-первых, мощный Днепр, придающий городу особый шарм. Во-вторых, очень красивая центральная улица (именуемая после революции проспектом Карла Маркса), которой так восхищался еще наш папа, бывавший в Днепропетровске в годы революции. Днем мы работали, вечерами гуляли по набережной и в расположенном на берегу Днепра красивом парке, пили пиво. Так прошло месяца два. В это время в Харькове формировалась созданная по приказу Сталина радиолокационная  академия – Артиллерийская радиотехническая академия. Конечно, мне хотелось туда попасть, но как это сделать, я не знал. И каково же было мое  удивление, когда без каких-либо просьб с моей стороны в октябре меня вызвали в Москву, в отдел кадров ПВО, и предложили должность старшего инженера в АРТА. Я, конечно, согласился. Приказ будет через месяц, сообщили мне. Поскольку я ехал в Ленинград в отпуск, то мы договорились, что на обратном пути заеду и получу направление в АРТА.

Настроение хорошее, и я довольный еду в Ленинград, в мой первый послевоенный отпуск.

……….

Распрощавшись с ленинградцами, я вернулся в Москву, в отдел кадров. И тут меня ожидал неприятный сюрприз. Пока я был в отпуске, в Севастопольском училище зенитной артиллерии (СУЗА) ввели курс радиолокации, и срочно нужен был преподаватель этой дисциплины. Поскольку я оказался у кадровиков под рукой, то выбор пал на меня, о чем мне и объявили. Я, естественно, огорчился, но спорить не стал. Человек я военный, и приказы надо исполнять. Правда, у меня на руках была рекомендация к Зельдовичу, и я решил выяснить, что он может мне предложить, тем более что училище (по сравнению с академией) – это явный шаг назад. Встретиться с Я.Б. надо было в любом случае: надо же вручить ему посылку. Я.Б. прочитал письмо и сказал, что может попытаться организовать мне экзамен у Ландау, но даже в лучшем случае жилья в ближайшие три года не предвидится, да и зарплата весьма слабенькая. Сдавать с ходу экзамен Ландау по прошествии пяти лет с момента окончания учебы на физфаке, было делом несерьезным, да и бытовые условия были для меня мало приемлемыми. Поэтому пришлось отказаться.

 ……….

 Закончив дела московские, я вернулся домой и, быстро собрав свои вещи, отправился к новому месту службы. СУЗА, эвакуированное в войну из Севастополя в Уфу, реэвакуировано было в г.Житомир. Туда я и направил свои стопы. На этом, кстати, закончилась моя войсковая (но не военная) служба.

 Севастопольское (Житомирское) училище  зенитной  артиллерии (1947 г. – лето  1948 г.)

В училище, которое в то время называлось еще Севастопольским, я прибыл в конце декабря 1946 г. Это училище, созданное в 1919 г., было одним из старейших в Советской армии. Оно располагалось на окраине г. Житомира, на берегу реки Тетерев, и занимало довольно значительную территорию. Почти все здания, находившиеся на этой территории, как учебные, так и жилые, были  существенно повреждены. Командовал училищем довольно спокойный и разумный человек – генерал Рыбаков. Представился ему. Кратко побеседовали. После этого  пошел устраиваться. Разместился в офицерском общежитии – в огромной комнате на втором этаже двухэтажного здания. Не помню, сколько человек там жило, но кроватей стояло штук сорок. Половина стекол отсутствовала, так что было весьма прохладно. Да и с питанием, как я убедился на следующий день, тоже было не густо. Но надо было работать, и я активно принялся за дело. А дел было немало. Я был единственным в училище специалистом в области радиолокации, а уже через пару месяцев надо было читать курсантам третьего, выпускного, курса нововведенный курс радиолокации. Никаких  учебных пособий не было. Только несколько книг, которые я привез с собой, а также конспекты лекций, прослушанных мной в ВВШ ПВО. Последние в основном касались материальной части станций СОН-2 и СОН-3к, а мне надо было читать курс «Основы радиолокации». Поэтому засел за разработку лекций. Работал весьма напряженно и за короткий срок разработал основы будущего курса. Конспект получился хороший, и в моей последующей жизни я неоднократно его использовал. Насколько я сейчас помню, курсантский состав училища состоял из двух дивизионов по три батареи в каждом. Каждая батарея, в  свою очередь, состояла из трех взводов (учебных отделений), соответствовавших первому, второму и третьему курсам обучения. Аудитории были небольшие, так что мне пришлось читать лекции и проводить разработанные мною практические занятия во всех шести отделениях. Следует отметить, что курсантский состав был неплохой и к занятиям относился серьезно. Особенно выделялось отделение, которое незадолго до начала моих занятий с ними было переведено в СУЗА из какого-то морского училища. Много лет спустя в одном из крупных НИИ я случайно встретил выпускника этого отделения Радько, который занимал высокую должность, и мы с интересом вспомнили старые времена. Помимо основной задачи – обучения курсантов, передо мною была поставлена и другая задача – ознакомить с радиолокацией, в порядке командирской учебы, весь офицерский состав училища. Офицеры в основном были выпускниками этого же училища. Некоторые из них побывали на фронте. Война лишь недавно закончилась, и моральная обстановка в СУЗА была на высоте. С удовольствием вспоминаю многих сослуживцев по училищу, с некоторыми из них я был дружен впоследствии многие годы. Особо хочу отметить майора Григория Лаврентьевича Трошина и младшего лейтенанта Вячеслава Александровича Санкина, с которыми мы еще встретимся по ходу моего повествования. Забегая вперед, скажу следующее. В училище я пробыл всего-то полтора года.  Но это время тепло вспоминаю всю жизнь. До сих пор я считаю это заведение, именуемое c 1997 г. Житомирским военным институтом радиоэлектроники, своим родным и горжусь, что стоял у истоков поворота его в сторону радиоэлектроники. Замечу, что когда я читал лекции курсантам или офицерам училища, то неоднократно повторял, что училище неизбежно повернет в сторону радиолокации. Так что этот поворот я им «накаркал».

Вернусь к делам учебным. Важнейшей задачей, стоявшей передо мною, было создание лабораторной базы. Серьезную помощь в этом деле мне оказал приехавший из Москвы офицер из управления учебных заведений, мой хороший знакомый Григорий Львович Айзенберг. Вдвоем, при некоторой помощи Славы Санкина, мы развернули в лаборатории радиолокационную станцию П 8 и поставили на ее базе пару лабораторных работ. Теперь наши курсанты могли уже кое-что и пощупать руками. Соответственно, и учебная нагрузка заметно возросла. Слава богу, прибыло подкрепление. На должность старшего преподавателя приехал преподаватель радиолокации из Горьковского училища зенитной артиллерии Исаак Гликберг. Это был и хороший специалист, и хороший человек. С ним и его славной женой Соней мы много лет дружили семьями.

Примерно в это же время произошли и перемены в руководстве училища. По состоянию здоровья уволился генерал Рыбаков, и на должность начальника училища пришел 45-летний полковник Глеб Сергеевич Десницкий – авторитетный и высококвалифицированный артиллерист. Наряду с этим, это был красивый, смелый, на редкость симпатичный человек, образцовый офицер, пользовавшийся неизменным успехом у женщин. Его очень уважали подчиненные. Курсанты же просто любили его, что позднее доставило Г.С. некие неприятности. Произошло это так. Исходя из лучших побуждений, молодые офицеры-выпускники решили на прощанье вручить начальнику от имени всего курса ценный подарок (кажется, золотой портсигар). Училищные политработники тут же донесли куда следует – и пошла писать губерния. Приехала комиссия, начали выяснять, что и как, да почему. Не помню всех деталей этого дела (меня уже к тому времени в училище не было), но нервы Г.С. потрепали, и вроде бы наложили какое-то партийное взыскание. Глеб Сергеевич приехал с женой и маленьким сыном Сережей (последний в дальнейшем стал известным артистом МХАТа). Поселились они в скромной квартире, которую до них занимал Рыбаков. Квартира представляла собою половину простенького деревянного одноэтажного дома, стоявшего вблизи от входа в училище. Вторую половину этого дома занимала наша семья, семья Исаака и семья какого-то старшины, каждая – по комнате.

…….

Поселились мы, как я уже указывал выше, в начальственном доме. Комната наша имела одно окно, площадь ее была порядка 15 кв. м., в ней же размещалась и кухня (стол с керосинкой). Туалет был в коридоре, общий на три семьи. И при всем  этом мы были довольны и счастливы – наконец-то семья в сборе.

Как же мы жили? С утра я отправлялся на занятия. Нередко они продолжались и после обеда. Освобождался часам к 6-7 вечера. Лида и баба в течение дня возились с Валей и решали разные хозяйственные дела. Часов в восемь ужинали. Стандартный ужин – та или иная каша. Почему-то запомнилось блюдо из гороха. Скудное питание тогда было типичным для большей части офицерских семей.

 …….. 

Коль скоро я коснулся продовольственных дел, то следует упомянуть и об огороде. Где-то в мае 1947 г. всем желающим выделили небольшие земельные  участки (в одну-две сотки) на берегу реки Тетерев. Опыта мы не имели. Пользуясь советами соседей, мы посадили картошку, огурцы и что-то еще и стали ожидать результата. Каково же было наше удивление, когда при полном  нашем дальнейшем  бездействии мы через некое время получили богатейший урожай. Одних огурцов собрали мешков семь. Да и картошки не меньше. Может быть, сказалось то, что земля была целинная, а может, погода благоприятствовала  – не знаю. Но запомнилось мне это хорошо. И каждый раз, когда заходит разговор о состоянии сельского хозяйства в Украине, то, вспоминая нашу огородную эпопею 1947 г., я думаю: «Это же надо уметь так хозяйничать на этих богатейших землях, чтобы довести страну до такой нищеты».

Жизнь наша не исчерпывалась работой и продовольственными заботами. Мы с Лидой были молоды, хотелось и развлечений. В 10-ти метрах от нашего дома находился клуб училища. Начальником его был симпатичный, весьма энергичный младший лейтенант. Почти каждый день демонстрировались неплохие кинокартины, регулярно проходили вечера танцев, которые мы с энтузиазмом посещали. Любителем разного рода культурных мероприятий был и начальник училища Г.С.Десницкий, с которым мы жили в одном доме. Выходя из своей квартиры, он обычно натыкался на бабу с Валей, брал Валю на руки и несколько минут с ней собеседовал. По вечерам он нередко просил меня захватить в клуб пластинки Лещенко, и голос последнего пару часов гремел на всю территорию по училищному радио. В училище работало кафе, где, по идее, можно было и выпить. И конечно, нередкие пьянки по разным поводам – те или иные праздники, дни рождения, присвоения воинских званий. Если отмечалось новое звание, то, по традиции, добавленные звездочки опускали на дно стакана с водкой, который выпивал именинник. Запомнилась свадьба моего ученика и ближайшего помощника Славы Санкина и нашей библиотекарши, очень милой девушки Ирочки. Я там был в роли посаженного отца. Позднее Слава, обученный мною в училище элементам радиолокации, окончил Харьковскую академию и после службы на разных должностях длительное время работал заместителем начальника среднего, а позднее высшего военного училища. Я с ним и Ирочкой был дружен многие годы.

Училище понемногу обустраивалось, увеличивался и жилой фонд. Пришла и наша очередь на улучшение жилищных условий. В одном из жилых корпусов,  на втором этаже, мы получили новое жилье, состоявшее из комнаты и небольшой кухни, которая в вечернее и ночное время служила мне кабинетом. С этим жильем связан один эпизод, который едва не обернулся трагедией. На всех этажах лестницы нашего дома вместо нормальных окон со стеклами стояли пустые рамы. Валя, которой в это время было около года, оставшись случайно без присмотра, забралась на последний четвертый этаж и существенно выдвинулась в пустую раму. Кто-то увидел эту сцену и тут же сообщил нам. Я стал тихо подниматься по лестнице, привораживая Валю конфетами. Несколько ребят натянули внизу для страховки одеяло. В конечном счете все закончилось благополучно, но некоторое время было очень тревожно.

Освоившись в достаточной мере со своими преподавательскими делами, я стал задумываться о будущем. Плохо, конечно, что вместо академии, где стремление к науке было делом естественным, поощряемым со стороны начальства, я попал в училище, где в то время о науке никто не думал. Самым  правильным в этой ситуации было пробиваться в адъюнктуру (военную аспирантуру). Но тут далеко не все зависело от меня. Надо ждать, когда придут извещения о наборе в адъюнктуру той или иной академии, и надо также, чтобы меня допустили до вступительных экзаменов. Но просто сидеть в ожидании  чего-то – не в моем характере. Посему я решил, пока суд да дело, попытаться сдать кандидатские экзамены в каком-либо житомирском вузе. Выяснил, что сделать это можно в педагогическом институте. По тогдашним меркам и требованиям английский язык я знал прилично, и сдать кандидатский мне не составило большого труда. Сложнее обстояло дело с экзаменом по философии. Список рекомендованной литературы был довольно большим, и мне пришлось затратить много времени на изучение работ, указанных в этом списке. Результатом этого стали две толстые, аккуратно оформленные тетради с конспектами многих философских работ и трудов классиков марксизма-ленинизма. Эти тетради сослужили мне большую службу в дальнейшем: я многие годы руководил марксистско-ленинской учебой подчиненных мне офицеров и при этом зачастую использовал, в качестве опорной, литературу, которая была столь аккуратно законспектирована мною в 1947 г.

Подошло время отпуска. На сей раз я ехал в родной Ленинград с особым удовольствием, ибо, помимо теплых встреч с многочисленными родственниками, предстояла встреча с моими школьными друзьями по поводу десятилетия со дня окончания в 1937 г. нашей alma-mater.

………

 Из многочисленных отпускных встреч того года особо хочу отметить мою встречу в академии связи с заведующим кафедрой теоретических основ радиолокации профессором Александром Георгиевичем Аренбергом, поскольку, как показало будущее, она сыграла важную роль в моей судьбе. Во время встречи зашел разговор о моих делах. А.Г. спросил, не хотел ли бы я принять участие в научной сессии общества Попова, которая планируется зимой этого, 1947-го, года. Вряд ли надо приводить здесь  мой ответ. Продолжение этого разговора последовало через пару месяцев после  моего возвращения из Ленинграда. Где-то в конце октября в адрес начальника училища из Москвы приходит телеграмма за подписью председателя (или зам. председателя) общества Попова проф. С.Э.Хайкина примерно следующего содержания: «Академия наук СССР приглашает капитана Шифрина принять участие в работе сессии общества Попова, которая состоится в Москве, в декабре 1947 г., в Доме ученых». Немного о Семене Эммануиловиче Хайкине. Это был блестящий физик, ученик академика Л.И.Мандельштама. Им написаны несколько прекрасных книг по физике и радиофизике – «Механика», «Теория колебаний» (совместно с А.А.Андроновым) и др. В мрачные 50-е годы ему хорошо потрепали нервы, обвиняя в идеализме. Он переехал в Ленинград и последние годы своей жизни заведовал отделом радиоастрономии Пулковской  обсерватории. С.Э. был исключительно доброжелательным человеком и пользовался любовью и огромным авторитетом в среде физиков и радиоспециалистов. В 60-е годы я был у него дома в гостях, и мы обсуждали некоторые вопросы статистической теории антенн, которой я тогда начал заниматься. Многие суждения его оказались весьма полезными для меня, и я не раз вспоминал его с большой благодарностью.  

Получив телеграмму с приглашением меня на сессию общества Попова, Г.С.Десницкий тут же вызвал меня к себе и спросил, как я к этому отношусь. Я ответил, что очень хотел бы поехать, причем готов ехать за свой счет. Г.С. возразил: «Ну, зачем же за свой счет, дело это почетное для Войск ПВО, а поэтому я запрошу разрешение начальника учебных заведений Войск ПВО генерала Осипова о выдаче тебе проездных документов». Уже на следующий день пришел ответ от Осипова: «Разрешаю, с заездом ко мне». Через неделю я выехал в Москву. Тематика докладов на сессии была весьма разноплановой. Запомнились, в частности, выступления майора Г.В.Кисунько (впоследствии генерал-лейтенанта, одного из генеральных конструкторов систем ПВО) по теории волноводов и известного ученого в области распространения волн проф. Я.Л. Альперта по ионосферному распространению радиоволн. Общее число участников сессии составляло от силы человек 80. Замечу, что уже через каких-нибудь 7-10 лет чисто антенные конференции, при весьма жестких ограничениях на количество участников от каждой организации, собирали переполненный зал Центрального дома офицеров в Москве (наверное, под тысячу человек). Это ярко иллюстрирует бурный расцвет радионауки в СССР в начале 50-х годов.

После окончания научной сессии я зашел к генералу Осипову. Это был весьма интеллигентный и симпатичный человек. Он мне предложил перейти на работу в его аппарат, в отдел средних учебных заведений. Я отказался, заявив, что меня интересует наука, а не штабная работа. Надо сказать, что он весьма удивился. «Неужели вы не понимаете, – сказал он, – что, поработав у меня в штабе с год, вы будете здесь всех знать (в том числе и в отделе кадров) и сможете выбрать себе любое назначение на дальнейшее». На это я ответил: «Жалко года». Тогда генерал Осипов промолвил: «Ну что ж, вам виднее. Какая помощь вам нужна?» Я попросил: «Поспособствуйте мне в смысле адъюнктуры, а именно – в получении соответствующей информации и допуска к экзаменам». Он заверил: «Постараюсь помочь». Должен сказать, что в основе моей просьбы лежало следующее. За несколько месяцев до моего разговора с Осиповым в наше училище одно за другим пришли извещения о наборе в адъюнктуру академии связи и артиллерийской академии. Я подал заявления и туда, и туда. И в обоих случаях меня не допустили к приемным экзаменам. Самое смешное (для меня, правда, не очень) состояло в мотивировке отказа. В одном  случае мне написали, что академию я окончил давно (а окончил я ее за три года до этого!) и, вероятно, все позабыл, а в другом – что академию я окончил совсем недавно и не набрался еще должного войскового опыта. За этими отказами прослеживалась некая общая линия на резкое ограничение приема евреев в адъюнктуры военных академий. Именно поэтому я и попросил Осипова о помощи.

 ……………….

Спустя некоторое время после моего возвращения из Москвы в училище  пришло извещение о первом наборе в адъюнктуру Харьковской артиллерийской радиотехнической академии. Я сразу же написал соответствующее заявление и был допущен к вступительным экзаменам. Так что Осипов свое слово сдержал. В Харьков я приехал в феврале 1948 г. На подготовку к экзаменам нам дали месяц. Всего приехало человек 25-30. Многие из них и не думали сдавать экзамены и приехали для того, чтобы погулять месяц в Харькове. Основным был экзамен по специальности. Тон здесь задавал профессор Александр Ильич Ахиезер. Кроме него в комиссии были: начальник кафедры теоретических основ радиотехники (ТОР) Борис Павлович Афанасьев, доцент этой кафедры Филипп Борисович (Фишель Беркович) Черный и др. Поскольку в дальнейшем с указанными выше тремя лицами я сотрудничал многие годы, то расскажу немного о каждом из них.

Александр Ильич Ахиезер. Крупный физик, глава харьковской школы физиков-теоретиков. Ученик и один из ближайших соратников Льва Давидовича Ландау. Внес значительный вклад в развитие разных разделов теоретической физики. Прекрасный педагог. На протяжении 50 с лишним лет заведовал кафедрой теоретической физики в Харьковском государственном  университете. Вместе с двумя другими крупными учеными Харькова (профессорами А.А.Слуцкиным и С.Я. Брауде) оказал большую помощь академии на начальном этапе ее становления – на протяжении нескольких лет читал  лекции, участвовал в методической работе кафедры, многие годы был членом ученого совета академии. В 1948 г. А.И. было 37 лет. Это был весьма симпатичный, жизнерадостный и остроумный молодой человек. 

Борис Павлович Афанасьев. Прибыл в АРТА из академии связи. Специалист в области антенн. Его кандидатская диссертация была посвящена расчету взаимных сопротивлений вибраторов, лежащих в одной плоскости, но не параллельных. Опытный преподаватель, хороший методист. По характеру довольно жесткий человек.

Филипп Борисович Черный. Выпускник физфака Харьковского университета. До войны учился в аспирантуре Московского государственного университета (МГУ). Активный участник Великой Отечественной войны. Несколько раз был ранен, дважды – тяжело. Награжден тремя боевыми орденами. Специалист в области распространения радиоволн. Мягкий и доброжелательный человек.

Вернусь к нашим вступительным экзаменам.

Экзамен по специальности я сдал на «отлично». Такую же оценку получил и по английскому языку. Менее удачно прошел экзамен по философии. Получил «тройку». Замечу (не в порядке оправдания), что экзамены по общественным наукам всегда были не по мне. И связано это с тем, что здесь, как и в некоторых видах спорта, судейство весьма субъективно. Кто экзаменует, тот и прав. И это имеет место, как бы хорошо ты не был подготовлен. Всего я набрал 13 баллов. Насколько помню, это был лучший результат среди всех поступавших в адъюнктуру. Всего было принято семь человек. О каждом из них я расскажу подробнее в следующем подразделе, посвященном адъюнктуре.

После сдачи экзаменов я вернулся домой и снова приступил к работе,  ожидая приказа главкома Войск ПВО о зачислении меня в адъюнктуру. За  время моего отсутствия произошло одно событие, которое чуть не испортило  «всю обедню». Суть его была такова. Мой друг Исаак Гликберг перед войной окончил четыре курса какого-то радиотехнического вуза. Диплома он не получил. Во время войны он, как и я, попал в академию связи, но в сильную группу с трехмесячным сроком обучения. Диплома он опять же не получил. Пока я сдавал в академии вступительные экзамены в адъюнктуру, в наше училище пришла бумага о наборе слушателей в АРТА на четвертый курс. Предполагалось набрать на этот курс людей, у которых судьба сложилась так же, как у Исаака, чтобы они доучились год-два и получили диплом о высшем военном  образовании. Группу таких людей собрали во Львове на месячные сборы, после которых все были отпущены по домам на период подготовки соответствующего приказа главкома. Сложилась ситуация, когда оба преподавателя радиолокации могли практически одновременно уехать из училища. А тут еще, как назло, для курсантов ввели госэкзамен по радиолокации. Начальник учебного отдела училища полковник Грабовский забил  тревогу – один из нас (я или Исаак) должен остаться. Остаться пришлось бы мне, ибо у меня было два диплома, а у Исаака – ни одного. Другое было бы несправедливо. На мое счастье, Глеб Сергеевич принял решение отпустить обоих. Грабовскому он сказал примерно следующее: «Яков Соломонович работал полтора года «аки вол». Он подготовил себе некую замену в лице Санкина, который, в случае необходимости, сможет принять экзамен. Да еще и неясно, состоится ли вообще этот госэкзамен». Он как в воду глядел – экзамен таки отменили. Но это стало ясно уже потом, после принятия Глебом Сергеевичем сего исторического для меня решения. Огромное ему спасибо. Как выяснилось, 1948 год был единственным, когда в адъюнктуру АРТА приняли людей с неподходящим «пятым пунктом». Поэтому, если бы тогда прошло решение Грабовского, то не видать бы мне адъюнктуры как своих  ушей.

Начинался новый этап моей жизни – адъюнктура при АРТА.

Адъюнктура (осень  1948 г. - осень 1951 г.)

В Харьков мы приехали в июле месяце. Разместили нас вначале в одноэтажном доме, находившемся недалеко от площади Руднева. Похоже, что в этом доме ранее располагалось какое-то лечебное заведение психиатрического профиля. Пол в комнате был каменный, стены выложены белой кафельной плиткой. Из стен торчали многочисленные куски труб. Но выбора у нас не было. Спасибо и за это. Через месяц нас, правда, переселили. Мы получили одну неплохую комнату в доме № 71 по Сумской улице. Комната принадлежала какому-то отставному майору, который жил у своей молодой жены, имевшей свой дом под Харьковом. Офицер жилищной службы академии майор Нестеренко спокойно вскрыл комнату майора и вселил нас туда. Через некое время появился и хозяин. Спорить он не стал, продал нам по дешевке стоявшую в этой комнате мебель и был таков. Кроме нашей комнаты, в этой квартире (№ 18) их было еще три. Две принадлежали подполковнику К., политработнику одного из военных харьковских училищ. Это был весьма неприятный, скандальный человек, занимавшийся все время какими-то хозяйственными махинациями. В четвертой комнате жил дирижер академии майор Витухин с семьей.

Наступило 1 сентября, и начались наши занятия. Как я уже писал выше, адъюнктура первого набора состояла из семи человек. Поскольку с этими  людьми связаны многие годы моей последующей жизни, то я перечислю состав первого набора адъюнктуры.

•          Майор  Аверьянов  Валерьян Яковлевич, 1918 г. рождения. Впоследствии  полковник, профессор, доктор технических  наук. Многие годы начальник кафедры Минского высшего инженерного зенитно-ракетного училища (МВИЗРУ). Одним из первых развивал теорию разнесенных радиолокационных  систем. Интересовался также проблемами внеземной цивилизации. Автор многих научных работ, учебных пособий и учебника, а также нескольких интересных популярных книг.

•          Майор  Баранов Олег Николаевич, 1917 г. рождения. Впоследствии полковник, доцент, кандидат технических наук. Многие годы начальник кафедры, а затем начальник научно-исследовательского отдела нашей академии.

•          Капитан  Геллер Соломон Ильич, 1913 г. рождения. Впоследствии подполковник, старший преподаватель нашей академии. Специалист в области следящих систем. Умер сравнительно молодым, в возрасте 53-х лет.

•          Капитан Кузнецов Виктор  Иванович, 1920 г. рождения. Впоследствии генерал-лейтенант, профессор, доктор технических наук. Занимал должности начальника кафедры и заместителя начальника академии по науке. Затем в течение многих лет – начальник крупного военного НИИ в Воронеже; лауреат Государственной премии СССР.

•          Капитан Мисюра  Всеволод  Александрович, 1913 г. рождения. Впоследствии полковник, профессор, доктор технических наук, многие годы начальник кафедры в академии. После увольнения основал кафедру космической радиофизики в Харьковском университете. Специалист в области ионосферы. Автор многих научных работ. Создал хороший полигон под Харьковом. Лауреат Государственной премии УССР. Заядлый охотник.

•          Майор  Ширяев  Владимир  Федорович, 1915 г. рождения. Впоследствии  генерал-майор, доцент, кандидат технических наук. Занимал  должности начальника кафедры и заместителя начальника академии. После увольнения несколько лет был первым проректором Харьковского института радиоэлектроники.

•          Капитан Шифрин Яков Соломонович, 1920 г. рождения. Впоследствии полковник, профессор, доктор технических наук, многие годы начальник кафедры в академии. После увольнения – заведующий кафедрой, профессор-консультант и главный научный сотрудник в Харьковском институте радиоэлектроники. Лауреат премии им.А.С.Попова АН СССР (1983 г.).

За исключением В.А.Мисюры, все адъюнкты первого набора – участники боевых действий. Ведал адъюнктурой в первые годы ее существования очень симпатичный и доброжелательный человек, полковник М.П.Зарембо.

Наша семья была особо близка многие годы с семьями Баранова, Геллера, Кузнецова и Мисюры.

Учеба в адъюнктуре была весьма напряженной. Программа кандидатского минимума была существенно шире нынешней. Она предусматривала сдачу  двух экзаменов по специальности («широкого» и «узкого»), экзаменов по английскому и немецкому языкам, философии, зачета по математике. Соответственно, с нами проводились занятия по языкам, философии, математике. Лекции по математике (спецглавам) читал Наум Самойлович Ландкоф, математик высокого класса и прекрасный педагог. У меня с ним завязались хорошие отношения, я бывал у него дома, где мы обсуждали разные дела. Позднее Н.С. переехал в Ростов-на-Дону, а оттуда эмигрировал в Израиль.

Добрые отношения сложились у меня и с преподавателями иностранных языков – Бертой Иосифовной Роговской (английский) и Шехтман (немецкий). Берта Иосифовна была широко образованным человеком, кандидатом наук (что довольно редкое дело среди языковедов) и заведовала кафедрой иностранных  языков в Харьковском университете. Шехтман ученой степени не имела. Тем  не менее она, как и Б.И., была прекрасным преподавателем и весьма симпатичной женщиной. К сожалению, вскоре она умерла.

Много времени занимала у нас подготовка к сдаче экзамена «широкого»  профиля. Соответствующая программа была разработана Г.Н.Шеиным (при консультациях А.И.Ахиезера). Она включала в себя широкий круг трудных вопросов. Список рекомендованной литературы был весьма внушительным.

Немного о Георгии  Николаевиче Шеине. Это был ученик академика Леонида Исааковича Мандельштама, выпускник физфака Московского университета, широко образованный радиоспециалист. До войны работал в Ленинграде, в известном НИИ-9 – институте, который разрабатывал первые отечественные радиолокаторы. Во время войны служил в одном из батальонов ВНОС в Ленинградской армии ПВО, где приобрел опыт боевого использования станций обнаружения. В 1948 г. был заместителем у Б.П.Афанасьева. Позднее стал генералом, заместителем начальника академии по учебной работе и на этой должности пробыл немало лет. Человек он был высококвалифицированный и, несомненно, внес большой вклад в постановку учебного процесса в академии.

Помимо дел, связанных со сдачей кандидатского минимума, мы активно  участвовали в методической работе кафедр. Я и Мисюра были зачислены, по нашей просьбе, на кафедру ТОР, начальником которой был (как я указывал выше) подполковник Борис Павлович Афанасьев. В заданиях адъюнктам он не стеснялся. Одно из таких заданий помнится мне до сих пор. Состояло оно в том, что я – адъюнкт первого (!) года – должен был составить развернутую рецензию на толстенную книгу Б.П.Асеева «Основы радиотехники». Потратил я на эту работу чуть ли не месяц. Составленная мною рецензия была размножена и вклеена в каждый библиотечный экземпляр книги Асеева, дабы слушатели, приступая к изучению этой  книги, уже имели о ней предварительное мнение.

И все же, работа – работой, а отдыхать тоже надо. Довольно часто по вечерам мы бегали в клуб академии, располагавшийся тогда в доме № 55 на Сумской улице (позднее это здание было отдано его бывшим хозяевам – слепым). В то время в клубе регулярно крутили трофейные фильмы, которые мы смотрели с удовольствием. По субботам обычно наша адъюнктская компания собиралась в складчину у кого-то дома на предмет выпить, попеть и потанцевать. Чаще всего собирались у Вити Кузнецова, поскольку его квартирные условия были  самыми лучшими. Эти сборища со временем стали традиционными и увековечены в «Гимне адъюнктов первого набора», написанном мною к 30-летию образования адъюнктуры академии (1978 г.). И выпивка, и закуска были неприхотливыми, но нас это вполне устраивало. Ядро компании составляли: Кузнецовы (Витя и Зоя), Шифрины (Яша и Лида), Мисюры (Сева и  Галя) и примкнувшие к нам Трубниковы (Володя и Сима).

Так прошел первый год адъюнктуры. Надо было писать отчет за этот год и утвердить его у научного руководителя. В качестве такового у меня и Мисюры был числившийся на нашей кафедре академик Абрам Александрович Слуцкин. Поехали к нему. После того, как он подписал наши отчеты, зашел разговор о теме диссертации. А.А. предложил темы, в большей своей части экспериментальные, по магнетронам. Мы, не возражая по существу, смиренно произнесли, что, дескать, мы по происхождению теоретики и, если можно, просили бы усилить теоретические аспекты работы. А.А. сказал, что подумает. На этом мы и расстались. На следующий день нас обоих срочно вызвали к Борису Павловичу. Встретил он нас весьма сурово и грозно вопросил, что мы там такого наговорили А.А., что он от нас обоих отказался. Мы пытались рассказать Б.П. детали нашей беседы с А.А., но он и слушать не захотел. Ищите сами себе руководителей, заключил он. С этим мы и вышли из кабинета разгневанного Б.П. Мисюре было проще. Он уже выбрал себе интересующую его область исследования – распространение волн в ионосфере – и решил обратиться к жившему в Москве (упомянутому мною выше) профессору Якову Львовичу Альперту. Тот любезно согласился быть его научным руководителем. Со мной дело обстояло сложнее. Прежде всего, потому что я еще не выбрал для себя область исследования. Не помню, как это получилось, но моим научным руководителем стал А.И.Ахиезер. Кажется, Б.П. с ним все же побеседовал, и он согласился. Отправился я к нему домой на переговоры. Результат их  порядком меня обескуражил, ибо А.И. заявил примерно следующее: «Яша, давайте сразу договоримся. Ни область, ни тему я вам искать не буду. Ищите сами. Приходите, когда у вас будут свежие анекдоты». Понял я, что рассчитывать надо только на себя. И все же некая зацепка у меня появилась. Одним из направлений, которым в то время занимался А.И. и его ученики, было изучение взаимодействия электронных  пучков с электромагнитным полем. Именно эти эффекты лежат в основе  работы класса приборов бегущей волны, а это уже что-то родственное мне. Cтал внимательно изучать зарубежные журналы. Тогда масштабы радиоэлектроники были довольно узкими. Число научных журналов, посвященных этим вопросам, было весьма ограниченным: наша «Радиотехника», пара американских журналов, один  английский, один  французский.  Помимо собственно радиоэлектроники, просматривал я и публикации по смежным вопросам, в частности по следящим системам. В дальнейшем за весьма короткий промежуток времени масштабы радиоэлектроники существенно расширились. Резко увеличилось и число специализированных журналов. Этот процесс продолжается и в настоящее время. Яркой иллюстрацией этому может служить то, что сейчас Американский институт инженеров по электронике и электротехнике насчитывает около 30 направлений, и по каждому из них выходит несколько журналов. Аналогичная картина имеет место и в СНГ, в частности в России и Украине. Я уже не говорю об Интернете, на страницах которого содержится море научной информации. Естественно, сузились и рамки деятельности научных работников, их возможности отслеживать даже близкую литературу. Если в конце 40-х годов я, как было отмечено выше, просматривал все, что публиковалось тогда в 4-5 журналах, посвященных радиоэлектронике, то позднее ограничил себя вопросами антенн и распространения радиоволн, далее одними антеннами, затем лишь вопросами общей теории антенн, а потом и здесь пришлось сузиться. Сходная картина имеет место и применительно к научным конференциям, о чем я уже писал выше, рассказывая про сессию общества Попова, проходившую в 1947 г.

Вернусь назад к 1949 г. Самое трудное для меня было выбрать тему диссертационной работы. С областью исследований я вроде бы определился – электронные пучки и электромагнитное поле. После довольно интенсивных  литературных поисков я наткнулся на небольшую заметку об электронно-волновой лампе (ЭВЛ). В основе работы этой  лампы лежало взаимодействие  двух кольцевых электронных пучков. Мне показалось стоящим делом построить теорию ЭВЛ. Центральная идея состояла в том, чтобы заменить пучки тонкими трубками тока и, записывая поле в разных областях пространства лампы,  учесть скачки магнитной составляющей поля при переходе через эти трубки. Помимо теории ЭВЛ, значительное место в диссертации занимали некоторые общие вопросы взаимодействия электронных пучков с медленными электромагнитными волнами. Надо отметить, что в вычислительном плане возникли  немалые трудности. Уровень вычислительной техники был тогда весьма низким, и многие расчеты приходилось выполнять вручную, придумывая те или иные способы их упрощения. Но к окончанию адъюнктуры (к осени 1951 г.) диссертация все же была завершена. По мнению Александра Ильича и моих оппонентов, работа получилась неплохой. Что же касается самой защиты диссертации, то эта история заслуживает особого разговора, и к  этому я вернусь ниже.

Помимо работы над диссертацией, на втором и третьем году адъюнктуры я был занят и многими другими делами. Завершал сдачу экзаменов кандидатского минимума, посещал лекции преподавателей академии: И.А.Лыкова  по импульсной технике, С.Я.Брауде  по распространению радиоволн, Александра Ильича  по теоретическим основам радиотехники.

Остановлюсь немного подробнее на лекциях А.И. Здесь многое мне импонировало. На лекциях господствовал творческий дух. Зачастую лекционный материал излагался А.И. впервые для него самого, и многие детали, неясные вначале слушателям (да порою и самому лектору), становились прозрачными по ходу дела. Весьма ценной и привлекательной чертой А.И. как лектора была его ответственность по отношению к слушателям. Обычно в перерыве между лекционными часами он, не стесняясь, по-простому спрашивал кого-либо из присутствовавших на его лекции адъюнктов или преподавателей: «Ну, и как прошел первый час?». Бывало и так, что на первом часе лекции им была допущена какая-то ошибка. Тогда он обязательно начинал второй час с ее исправления, предваряя это теми или иными словами. Помнится случай, когда эти слова звучали так: «Стереть все, что мы написали на первом часе. Куда вы все смотрели? Начнем по новой». А.И. мог спокойно признаться слушателям в незнании какого-либо вопроса с обещанием в дальнейшем  ответить на него (что он и делал). Должен заметить, что я знал и многих опытных преподавателей, которые боялись признаться в допущенных ими на лекциях ошибках или в том, что они чего-то не знают, опасаясь ложной потери авторитета. Впечатляло и присущее А.И. чувство юмора, заметно оживлявшее лекции. Вспоминаю такой эпизод. Рассматривая вопрос о возбуждении волноводов, А.И. нарисовал схематически круглый волновод и расположенный на его оси возбуждающий штырь. Тут же последовал вопрос:  «А как этот штырь держится?» Попытка А.И. не реагировать на этот вопрос не  удалась. С тем же вопросом вылез второй слушатель и далее третий. И только после ответа А.И.: «Как гроб Магомета» (который, как известно, висит в воздухе – Я.С.Ш.) – все успокоились. Отмеченные мною особенности лекций А.И. в полной мере согласовываются с моими взглядами на лекционный процесс. Как и А.И., я считаю, что в конспектах у слушателей (студентов) не должно оставаться ошибок (если лектор об этом знает), ибо студент лектору верит, и будет  думать, что это он чего-то недопонимает. Я так же, как и А.И., любил пошутить  на лекциях. Хорошо помню, как еще в адъюнктуре, на своей пробной лекции, отвечая на вопрос одного из слушателей, я для большей ясности использовал  подходящее шутливое выражение. И не избежать бы мне длительных нравоучений со стороны моего шефа (Б.П.Афанасьева), если бы не заступничество  А.И., который активно меня поддержал.

Много времени уходило у меня на подготовку и проведение практических занятий для слушателей первого набора. Среди них было немало офицеров – участников войны, старших меня и по возрасту, и по званию. Поэтому надо было готовиться особо тщательно. Как и на первом году обучения, я активно участвовал и в методической работе кафедры, выполняя, к тому же, разные поручения начальника кафедры. В 1948 г. я опубликовал в «Бюллетене академии» № 3 свою первую научную работу «О сопротивлении излучения вертикальной антенны с учетом влияния почвы». Эта работа базировалась на результатах моей дипломной работы 1944 г. Как видно из сказанного, во время пребывания в адъюнктуре я работал весьма напряженно в разных направлениях. Конечно, главной моей задачей было написать диссертацию, с чем я успешно справился  в срок.

Защита  диссертации  и  утверждение ее ВАКом

Обычно, когда диссертация написана, и тем более если она достаточно надежна, сама защита и утверждение ее в Высшей аттестационной комиссии (ВАКе) являются делом формальным (хотя и морочным). В моем случае все оказалось существенно сложнее. Своего ученого совета в академии не было, и надо было, прежде всего, найти место защиты. Я в это время никого не знал, а мое кафедральное начальство, да и научный руководитель, заботы об этом не проявляли. Поэтому дело существенно затянулось. Прошла зима, наступила  весна. Неизвестно, сколько бы времени все это тянулось, если бы не сообщение, что к нам едет ревизор – комиссия ЦК КПСС по подготовке кадров в молодой академии. Начальство забеспокоилось. Г.Н.Шеину было поручено срочно пристроить мою диссертацию и диссертацию Севы Мисюры куда-нибудь на защиту. В это же время, примерно в апреле 1952 г., в академию приходит бумага о том, что с 1 сентября 1952 г. в академии начнет работать свой ученый совет. Казалось бы, самое простое решение – вынести наши защиты на первое заседание этого совета. Но тогда придется объяснить комиссии, почему наши работы пролежали без движения целый год. Дабы избежать этого, Шеин едет в Москву и по приезде оттуда докладывает и.о. начальника академии генералу Туклину, что он был в Военно-воздушной академии им. Жуковского и договорился, что мы сможем там защититься в июне-июле. Мы с Севой присутствовали при этом разговоре, и я сказал, что это не так: по моей просьбе мой брат Кусиель был у начальника кафедры академии им. Жуковского профессора Я.С.Ицхоки, и тот сказал, что раньше октября ничего не получится. Однако Г.Н. настоял на своем, и Туклин отдал нам с Севой распоряжение: «Отправьте диссертации в Москву». Ясно, что им обоим было важно, чтобы к приезду комиссии наших работ в академии не было. Я отвечаю, что я человек военный, прикажете – вообще диссертацию сожгу, но отправка наших работ в Москву при наличии у нас своего ученого совета противоречит элементарному здравому смыслу. Эти слова мне обошлись дорого. Далее события развивались следующим образом. Диссертации в Москву мы отправили, хотя, естественно, в июне-июле наши защиты не состоялись, так что слова Шеина действительно были просто блефом. В октябре, незадолго до моего отъезда в Москву, Шеин позвал меня к себе домой и зачитал написанную им характеристику на меня. Там все было нормально, кроме того, что в конце было отмечено, что в строевом отношении я недостаточно подтянут. Такая фраза уже сама по себе выглядела весьма странной, ибо на фоне абсолютно нестроевого Шеина я был образцом подтянутости. Еще менее ясным было то, какое отношение это имеет к защите диссертации, о чем я ему и сказал. Но, к сожалению, на этом история с моей характеристикой не закончилась. Когда я приехал в академию им. Жуковского, первый вопрос, который мне задал ученый секретарь совета, очень славный человек Александр Александрович Куликовский, был такой: читал ли я свою характеристику? Прочитав ее, я понял смысл вопроса А.А. Кроме пустяшного замечания о моей слабой строевой подготовке, Шеин добавил фразу, которую я помню как сейчас: «В общественной жизни участие принимает, хотя  партийные и общественные поручения нередко выполняет безо всякого желания». Эта фраза меня ошеломила. Во-первых, ее не было в той характеристике, с которой он меня ознакомил. Во-вторых, это было просто неправдой, ибо всю свою жизнь я был очень активным человеком. И в-третьих, Шеин не мог не понимать, что в той обстановке уже разнузданного антисемитизма эта фраза может мне заметно повредить на защите (и так оно и оказалось). Почему Шеин так поступил, мне не ясно, тем более что я не раз помогал ему в разных житейских делах. За свои адъюнктские годы я регулярно ездил в Москву. Времена  были трудные, и по просьбе Шеина я нередко привозил ему те или иные  продукты или лекарства, иногда специально задерживаясь на день в Москве в поисках лекарств. Вероятно, появление той пакостной фразы в моей характеристике было результатом резкого разговора, после которого наши диссертации «вытолкнули» в Москву. Укажу еще один штрих, который меня весьма огорчил. В некоторых своих высказываниях Г.Н., увы, не избежал «модного» поветрия по линии «пятого пункта». Это было удивительно, ибо он был человеком умным, к тому же учеником академика Л.И.Мандельштама, да и среди его друзей было много евреев. Помнится, как на одном из партийных собраний, когда ему предоставили слово, он начал свое выступление так: «Моя фамилия не Шейн, а Шеин. Знаете, были на Руси такие бояре – Шеины!…»

Серьезной трудностью на пути к защите оказалась задача нахождения первого оппонента. В качестве такового мой руководитель А.И.Ахиезер выбрал А.М.Прохорова (будущего Нобелевского лауреата), у которого незадолго до этого он был оппонентом по его докторской защите. Приехав в Москву, я отыскал Прохорова и вручил ему письмо А.И. Прочитав письмо, Прохоров начал  вертеть носом и, в конце концов, отказался, заявив, что он далек от этой тематики. Все это выглядело довольно странно, ибо работа моя для физика была весьма прозрачной. Я уже не говорю о том, что, вероятно, и фамилия моя была ему известна, ибо он учился на физфаке Ленинградского университета на одном курсе с моим старшим братом Фридиком. Не хочется так думать, но подозреваю, что основной причиной его отказа был мой «пятый пункт». Прямо из Москвы я позвонил Александру Ильичу. Тот посетовал, что ничем больше помочь не может. Выручил мой средний брат Куся, который попросил выступить моим оппонентом В.Л.Гинзбурга  будущего академика и Нобелевского лауреата. Поехал домой к В.Л. Он легко ухватил суть моей работы и быстро написал хороший отзыв. Вторым оппонентом у меня был очень приятный и интеллигентный человек, доцент (позднее профессор) Московского университета Владимир Михайлович Лопухин, автор нескольких неплохих книг. Его отзыв тоже был хорошим. Наступил, наконец, и день защиты. Было это 18 октября 1952 г. Защищался я на ученом совете радиотехнического факультета академии им. Жуковского. Со мной на одном совете защищался также представитель нашей харьковской академии, по специальности прожекторист, с фамилией Спренне. Смею думать, что моя работа была не хуже его. Тем не менее итоги голосования были такими: у Спренне – единогласно, у меня – 13 «за», 4 «против». И это при том, что никто не сказал чего-либо худого в мой адрес. Напротив, было несколько хороших выступлений со стороны, в том числе начальника отдела одного из солидных военных институтов подполковника Митрофана Федоровича Стельмаха. Вероятно, «черные шары» я заработал на характеристике Шеина, которая была зачитана на заседании совета, и из-за «пятого пункта». Дальнейшее прохождение моей диссертации оказалось делом непростым. В те годы процедура защиты кандидатских диссертаций в академии им. Жуковского была двухступенчатой. Результаты защит на факультетских советах утверждались на большом совете академии. Обычно последнее было чисто формальной акцией. В моем случае, однако, эта акция прошла со скрипом. (Замечу, что детали этого дела, о котором я сейчас рассказываю, стали мне ясны лишь через несколько лет.) Утверждение моей защиты на большом совете академии проходило 21 января 1953 г. И надо же было произойти столь неприятному для меня совпадению! Именно в этот день в газетах было опубликовано сообщение о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина за разоблачение «шайки врачей-убийц». Из девяти арестованных по этому делу шесть человек имели еврейские фамилии. Так что с утра члены ученого совета получили хороший заряд государственного антисемитизма, а в три часа дня они голосовали по защите некоего иудея, да еще и при четырех голосах «против» на факультетском совете. В принципе, вполне могли и завалить. До этого, к счастью, дело не дошло, но 13 голосов «против» (из 37) мне все же накидали. Из-за этих голосов диссертацию мою посылали на рецензию несколько раз. Каждая рецензия была положительной, но ВАК не унимался: покоя не давали эти злосчастные 13 голосов. Не знаю, сколько времени бы все это тянулось. Помогло следующее. В очередной раз диссертацию (вместе со всеми предыдущими отзывами) послали на рецензию уже упомянутому выше  М.Ф.Стельмаху. Последний, хорошо зная мою работу, возмутился всей этой канителью и предпринял соответствующий демарш в ВАКе. После этого меня сразу же утвердили. Вся эта история продолжалась более двух с половиной (!) лет.

В завершение хочу добавить кое-что о М.Ф.Стельмахе. В 1937-1938 гг. он был секретарем комитета комсомола физфака Харьковского университета. Среди многих репрессированных в те годы был и отец одного из студентов физфака. Стельмаху предложили исключить этого студента из комсомола, что в дальнейшем послужило бы и поводом к исключению его из университета. Мало кто на месте Стельмаха стал бы спорить. Однако М.Ф., используя сталинские слова «сын за отца не отвечает», отстоял этого парня в комсомоле и в университете. Это был опасный и для самого М.Ф. шаг. Но он на это пошел. В моей истории он также оказался на высоте. Позднее он получил генерала и некоторое время возглавлял очень крупную лазерную фирму, однако вынужден был оттуда уйти, не поладив (как я думаю, из-за своей принципиальности) с начальством. К сожалению, я не знаю дальнейшей судьбы этого очень достойного человека.

 ……………

Начало  педагогической  деятельности в  академии (1951-1956)

В октябре 1951 г. все выпускники адъюнктуры первого набора после успешного завершения диссертационных работ были назначены на преподавательские должности. Назначения были явно неодинаковыми. В.И.Кузнецова  назначили начальником кафедры. В.Я.Аверьянов, О.Н.Баранов, В.А.Мисюра и В.Ф.Ширяев были назначены старшими преподавателями, я – преподавателем, С.И.Геллер – младшим преподавателем. Если в случае Геллера пониженное назначение можно было как-то объяснить некими неприглядными (с точки зрения  начальства) делами его по женской линии, то меня ущемили лишь по причине «пятого пункта». Это было явно несправедливо. За время пребывания в адъюнктуре я сдал кандидатские экзамены и другие зачеты лучше других. Да и диссертация моя была, как минимум, не хуже других. Замечу, что никому из моих друзей по адъюнктуре вопрос о моем ущемлении и в голову не пришел. Дескать, это вполне естественно. Более того, В.Ф.Ширяев всерьез возмущался, как это получилось, что из семи адъюнктов двое иудеев: мол, явно нарушена  процентная норма. И это при том, что я ему немало помогал по математике, а в дальнейшем и с его диссертацией. Он выполнял работу во Фрязино (Подмосковье), куда я регулярно писал толстые письма с решениями тех или иных вопросов по его диссертации. 

В свете сказанного в предыдущих подразделах, в 1951 г. пониженное назначение меня особо не огорчало. Конечно, было обидно, но слава богу, что мне вообще удалось поступить в адъюнктуру и благополучно (в конце концов) пройти ВАК. Как я уже писал, 1948 г. был единственным годом, когда в адъюнктуру нашей академии взяли двух человек с «неблагополучным» пятым  пунктом. Вспоминаю, как в 50-х годах даже не были допущены к вступительным экзаменам в адъюнктуру нашей академии два ее выпускника, окончившие академию с золотыми медалями, – В.М.Ямпольский и В.М.Черницер. Аргумент: они представляют Военно-морские силы, а наша АРТА, дескать, работает на Войска ПВО. И это при том, что в нашей адъюнктуре спокойно учились два  других моряка – А.Д.Дикий и С.И.Каплин. Еще более поразительный пример – это судьба моего товарища А.Л.Гутмана. На этом стоит остановиться подробнее.

Абрам Львович Гутман. Доктор технических наук, профессор. Родился в 1922 г. По окончании средней школы в Ярославле поступил в Ленинградский  политехнический институт. Со второго курса института призван в Красную Армию. Попал на военно-морскую базу на полуостров Ханко, где и встретил войну. За смелость и мужество награжден орденом Красной Звезды, что само по себе говорит о многом, если учесть его статус курсанта саперного батальона и время награждения – октябрь 1941 г. Дважды ранен и контужен. После ленинградского госпиталя, весной 1942 г., направлен во фронтовое училище. По окончании оставлен там командиром взвода, несмотря на просьбы А.Л. отправить его на передовую. В последнем ему было отказано, и, вместе с тем, когда он, в числе группы товарищей, был представлен к только что введенному ордену Отечественной войны, то (в отличие от других) ходатайство о нем было отклонено военным советом Ленинградского фронта. Кто-то из начальников без обиняков сказал ему: «Евреи получают слишком много боевых орденов, а это используется фашистской пропагандой». И было это в середине 1942 г. (!). В 1945 г. А.Л. поступил в Военную академию связи. В 1950 г. окончил ее в числе лучших. Несмотря на это и на просьбы двух начальников кафедр оставить его в академии, был направлен в войска. Будучи в войсках, к 1956 г. написал и представил в совет академии связи кандидатскую диссертацию. Защититься удалось лишь в 1959 г. Позднее успешно защитил в Можайке докторскую диссертацию. Однако прохождение ее в ВАКе было трудным. В этой эпопее борьбы за справедливость, в середине 60-х годов, участвовал и я. После утверждения диссертации А.Л. был рекомендован в нашу академию. Мое заключение было положительным. Но взять его не удалось из-за противодействия со стороны начальника отдела кадров полковника Онищенко. Позднее А.Л. все же был назначен в Воронежский военный НИИ, где успешно работал много лет. После увольнения из армии перешел в лесотехническую академию.   

.........................

 Вернусь теперь к моим служебным делам.

К сожалению, при моем назначении дело не ограничилось пониженной  должностью. Мои товарищи получили назначения на выбранные ими кафедры. Меня же назначили на аппаратурную кафедру преподавать радиолокационную технику зенитной артиллерии, хотя я просил оставить меня на кафедре ТОР, на которой я проходил аспирантуру. Как мне стало известно много позднее, этим  назначением я был обязан, в частности, Лыкову и Митягину (был такой деятель в академии, «советник» при начальнике академии А.В.Герасимове). Они решили любым путем помешать мне заниматься в уже выбранном направлении, дабы, не дай бог, я не преуспел в написании докторской диссертации. Мои неоднократные походы к А.В.Герасимову с просьбой вернуть меня на кафедру ТОР не увенчались успехом. Герасимов каждый раз лицемерно убеждал меня, что аппаратурная кафедра без меня пропадет.

Несколько фраз об Антоне Владимировиче Герасимове. Рождения 1900 г. Участник гражданской войны. Затем командовал различными артиллерийскими частями. В 1935-1940 гг. помощник военного атташе в Германии. Во время  войны служил на различных должностях в системе ПВО страны. С 1947 по 1952 г. командовал нашей академией. Несомненно, А.В. внес большой вклад  в  развитие академии на этапе ее становления. На первых порах я был им очарован. Однако вскоре наступило разочарование. И не только потому, что он оказался антисемитом. В те годы это было обычным явлением даже на государственном уровне. Главным было то, что А.В. не любил (или не мог) принимать ответственные решения по крупным вопросам. Сказывалось, видимо, его дипломатическое прошлое. Особенно это проявилось позднее, когда он стал замом главкома ПВО, а потом, с 1957 по 1964 г., – заместителем министра обороны по радиоэлектронике, сменив на этом посту такого видного, авторитетного и решительного человека, как академик, адмирал Аксель Иванович Берг.

 .............

Итак, меня назначили на аппаратурную кафедру. Командовал ею некий  полковник Иванов, человек недалекий, но с непомерными амбициями. Он считал себя крупным специалистом по антенным вопросам и упорно пытался написать диссертацию. С этой целью он несколько раз брал творческие полугодовые отпуска. На это время я оставался и.о. начальника кафедры. Поскольку я был старшим преподавателем, а должность зам. начальника кафедры была вакантной, то по истечении двух месяцев работы мне полагалась прибавка к зарплате за исполнение функций начальника кафедры. Однако за день до истечения двух месяцев Иванов специально выходил на пару дней на работу, чем лишал меня возможности получить честно заработанные деньги. И эту неприглядную операцию он повторял несколько раз. К тому же человек он был ужасно нудный и ко всем бумажкам, поступавшим из разных служб академии, относился с великим почтением, чего требовал и от меня. Но это, в общем-то, были  мелочи. Основные сложности были связаны с большой педагогической нагрузкой. Преподавал я радиолокационные станции (РЛС) СОН 4, СОН 9, СОН 30 и другую аппаратуру. Нередко, в течение длительного периода, ежедневно бывало по 6 часов лекций, а после обеда надо было еще готовиться на завтра. С работы мы, преподаватели, уходили в 11 часов вечера, когда закрывалась спецбиблиотека. Помнится, что лишь один из преподавателей нашей кафедры, В.Н.Кутуков, уходил в 8 вечера. «А наш-то лодырь домой пошел» – говаривали мы по этому поводу. Мы – это Н.А.Шишонок (в дальнейшем генерал, заместитель начальника Киевского высшего инженерного радиотехнического училища), М.В.Морозов (впоследствии генерал, начальник факультета академии), Е.А.Якимович (позже полковник, начальник кафедры академии), Г.А.Костин (в последующем полковник, начальник научно-исследовательского отдела академии), В.Г.Подгорский и я. Жили мы довольно дружно, да и в дальнейшем с большей частью из указанных преподавателей я был в добрых отношениях многие годы. Помимо лекций, проводил я и другие виды учебной работы. Нередко приходилось выезжать на полигон академии для проведения практических занятий. Немало усилий требовало руководство дипломниками, число которых у меня доходило до восьми человек. Некоторые из них были весьма способными людьми и впоследствии существенно продвинулись по служебной  лестнице. В частности, стоит отметить М.С.Любушкина (ставшего позднее доктором наук, начальником кафедры математики Командной академии ПВО) и А.М.Широкова (в дальнейшем доктора наук, многолетнего зам. начальника МВИЗРУ), а также очень симпатичного и толкового человека, ленинградца А.А.Закорина.

Много времени уходило и на написание разных учебных пособий. Здесь, в первую очередь, следует отметить книгу «Некоторые вопросы  проектирования радиолокационных станций зенитной артиллерии», объемом около 15 печатных листов. В эти же годы я впервые руководил двумя адъюнктами. Оба они были весьма толковыми людьми и выполнили хорошие работы. Один из них – капитан Сергей Иванович Красногоров, из довоенных студентов, участник войны, занимался вопросами влияния позиции на зоны видимости радиолокационных станций. Впоследствии он заметно преуспел в делах научных, стал доктором наук, лауреатом Государственной премии СССР, некоторое время руководил кафедрой. Вторым моим адъюнктом был майор Алексей Иосифович Ерган, кадровый военный, участник войны. Он занимался решением некоторых вопросов совершенствования радиолокационных станций. Это был человек с очень нестандартным мышлением. Жаль, что А.И. прекратил заниматься наукой и выбрал для себя военную карьеру. Он стал генералом, начальником факультета академии. Думаю, что в науке он бы преуспел не меньше.

Помимо всех этих дел, в 1952 г. я был подключен к научно-исследовательской работе «Основы эксплуатации радиолокационной техники ЗА». Благодаря этому мне посчастливилось близко познакомиться и впоследствии на протяжении ряда лет быть в добрых отношениях с замечательным человеком Алексеем Федоровичем Гороховым. Расскажу обо всем этом  подробнее. В 1952 г. генерал-лейтенант А.Ф.Горохов был командующим зенитной артиллерией (ЗА) Войск ПВО страны, заместителем главнокомандующего этими войсками (последним в то время был Маршал Советского Союза Л.А.Говоров). А.Ф. был высокообразованным, интеллигентным артиллеристом, вице-президентом созданной в 1946 г. Академии артиллерийских наук (до 1950 г.). Вместе с тем, это боевой генерал, активный участник Отечественной войны, прославившийся, в частности, в боях за Крым.

Будучи командующим зенитной артиллерией, А.Ф. особо тревожился о  боеготовности радиолокационной техники, являющейся наиболее сложной составляющей ЗА. Поэтому он инициировал постановку крупной (в масштабах всей зенитной артиллерии Войск ПВО страны) научно-исследовательской работы по эксплуатации радиолокационной техники. Обсуждение принципов ее организации проходило на довольно представительном совещании, куда были приглашены и представители наиболее авторитетных учебных заведений Войск ПВО страны. Я представлял нашу академию. Минское училище представлял Гдалий Григорьевич Сигалов, умный, высококвалифицированный специалист, локаторщик военного времени, но по характеру ярый спорщик. После моего выступления он стал оспаривать ряд моих предложений, хотя они явно представлялись разумными. В кулуарах я ему об  этом сказал, и он вроде бы согласился. С тех пор возникла наша тесная дружба, которая продолжается до сих пор. У него была очень симпатичная и гостеприимная жена Руфа, которая всегда тепло меня принимала сначала в Минске, а позднее в Чикаго, куда они переехали в 1992 г. Там я гостил у них дважды, в 1995 и 1998 гг.

Горохову мое выступление, видимо, понравилось. Вероятно, поэтому через некоторое время меня вызвали к нему для обсуждения плана предстоящей работы. Приехал я утром и сразу с вокзала поехал к Горохову. Его на месте не оказалось. Как сказал адъютант, А.Ф. – на совещании у начальника НИИ-4 генерал-полковника Чечулина. Я попросил его связаться с секретарем Чечулина: может быть, идет как раз то совещание, на которое я вызван. Адъютант от моей  просьбы отмахнулся (дескать, тоже мне фигура) и звонить никуда не стал. Просидел я в приемной до 8-ми вечера. Наконец появился Горохов. Увидел меня, и хотя в приемной скопилось немало людей, в том числе и несколько генералов, он сразу же позвал меня в свой кабинет. Первый вопрос  когда я приехал? Узнав, что я появился в приемной в 10 утра, он вызвал адъютанта и жестко (но без привычного для военных начальников мата) отчитал его. После этого позвонил Чечулину и сказал примерно следующее: «Оказывается, представитель академии, которого мы ждали, приехал еще утром, но из-за разгильдяйства моего адъютанта просидел весь день в приемной. Нам придется завтра повторить заседание». После этого он сказал, что завтра часов в 10 утра мне надо быть в НИИ-4, который находится недалеко от Артиллерийской академии. Назавтра я допустил несвойственную мне оплошность – явно не рассчитал время на дорогу. Когда я вошел в приемную Чечулина, была половина одиннадцатого. Секретарша сказала, что уже с 10часов идет совещание. Ну что мне было делать? Я открыл дверь и вошел. Совещание вел Горохов. За длинным столом сидело человек пятнадцать: генералы (человек 5), полковники и один капитан. Это был капитан Юдин – впоследствии известный ученый, автор нескольких книг по программированию (некоторое время мы с ним тесно контактировали). Горохов, увидев меня, тут же прервал совещание, представил меня всем присутствующим, а после произнес: «Прошу обсудить с представителем академии имеющиеся к нему вопросы» – и объявил перерыв. Мне он сказал: «Вам покажут некие бумаги, рассмотрите их поподробнее, позднее я сам вас найду». Больше  всего меня поразило, что он не только не упрекнул меня за опоздание, но даже и не спросил о его причинах.  Через некоторое время слышу по внутреннему институтскому радио: «Майора Шифрина вызывает Маршал Говоров». На самом деле вызывал меня А.Ф., но для большей оперативности использовал имя Говорова. Тем более что в тот момент они  вместе сидели в кабинете начальника института. Когда я прибыл к А.Ф., он разъяснил мне предстоящую задачу. Созданная им комиссия должна вылететь на известный полигон Донгузское (вблизи Оренбурга), дабы за месяц изучить многолетний опыт эксплуатации разных артиллерийских систем. Сам он на некоторое время задержится в Москве. До его прибытия комиссию предстоит возглавлять мне. Хотя в комиссии были люди постарше меня как по званию, так и по возрасту, спорить я не стал: приказано  надо выполнять. Приехали в Донгузское. Начальником полигона был генерал Болотов. В соответствии с уставом, представился ему. Назавтра он собрал руководящий состав полигона и проинформировал членов комиссии о полигонных делах. При этом меня удивила одна деталь. Во время его доклада неоднократно раздавались телефонные звонки из тех или иных служб полигона, и Болотов произносил что-то в таком духе: «Так…, так…, а что вам генерал говорил?» или «Имейте в виду, генерал вас крепко накажет»  и т. п. Слева от меня сидел служивший  на этом полигоне мой университетский товарищ Павел Троян. Я его спрашиваю: «У вас что, на полигоне еще есть генерал, что ли?» Паша отвечает: «Да нет, это Болотов «генерала» получил с неделю тому назад, вот он и говорит сам о себе в третьем лице».

Назавтра мы засели за изучение многочисленных отчетов по испытаниям  артиллерийских систем  при  приеме их на вооружение  или по истечении определенного срока эксплуатации. Что меня особо удивило при ознакомлении с этими отчетами, так это многочисленные пометки типа: «стр. такие-то изъяты для проведения следствия. Ст. лейтенант госбезопасности такой-то» или: «со стр. таких-то снял копию для следствия по делу такого-то» – и опять подпись. Я не артиллерист. Поэтому мне было трудно судить, в какой мере представленный нам материал интересен с точки зрения истории развития артиллерийских систем (наверное, все же интересен), но то, что этот материал явился ярким подтверждением массовости сталинских репрессий, – несомненно. Что же касается нашей основной задачи  выудить из рассматриваемого материала что-либо полезное применительно к проблеме эксплуатации РЛС, то здесь мы преуспели мало. И это, в общем-то, понятно. Все же артиллерийские орудия и РЛС  системы разные. Надо сказать, что в эти же годы зенитные системы были заменены на зенитно-ракетные, соответственно, полностью обновился и парк РЛС. Приобрели другую окраску и вопросы их эксплуатации. К тому же через некоторое время А.Ф.Горохов ушел в отставку. В силу указанных причин, задуманная им тема НИР тихо «скончалась» (хотя, на мой взгляд, проблема разумной эксплуатации РЛС, несомненно, осталась).

Мои контакты с А.Ф.Гороховым не ограничивались рамками указанной выше НИР. Иногда он привлекал меня и для решения других задач. Одним из таких примеров явилась упомянутая ранее наша совместная поездка в Бердянск для проверки тамошнего полигона. Хорошо запомнилась мне встреча с А.Ф.  уже после увольнения его в отставку. Встреча эта состоялась у него дома. Мы  долго беседовали на разные темы. Одна из них запомнилась мне особенно ярко. Речь шла о следующем. Незадолго до этого военное издательство опубликовало перевод книги двух крупных американских ученых (Кэмпбелла и Морза) под названием «Методы исследования операций», где излагались основы работы специальной службы, созданной во время Второй мировой войны в американской армии,  службы «думающих офицеров».

Эти офицеры входили в штат крупных воинских соединений (от дивизии и выше) и были призваны помогать советом своим командирам в решении тех или иных конфликтных ситуаций. В книге приведены многочисленные примеры, иллюстрирующие весьма полезную деятельность думающих офицеров. По сути, это была одна из первых (если не первая) книг по теории конфликтных ситуаций, выросшая в дальнейшем в мощное научное направление, имеющее важнейшие приложения и в военном деле. Однако тогда это было в новинку. А.Ф.Горохов с ходу уловил значимость этого направления и написал министру обороны письмо, содержавшее ряд предложений по этому вопросу. В частности, он предлагал включить разработку этих вопросов в планы научных работ военных НИИ и академий, ввести  соответствующие курсы в учебные планы академий и т.п. Ответ, который он  солидная фигура, генерал-лейтенант, бывший командующий ЗА Войск ПВО страны  получил (не помню, за чьей подписью), гласил примерно следующее: «Мы выиграли войну без всяких исследований операций и, если придется, и следующую выиграем без этой выдумки ученых». А.Ф. с горечью и обидой воспринял этот ответ. Его особо огорчило то, что не прошло и десяти лет со Дня Победы, как снова к руководству в армии пришли люди, подобные тем, которые в немалой мере повинны в тяжелых потерях 1941 г. Неким утешением для него было то, что его предложение было оценено и подхвачено моряками. Заканчивая разговор об Алексее Федоровиче  Горохове, я хотел бы к сказанному добавить, что это был глубоко порядочный, добрый и отзывчивый человек. Я не помню сейчас, каково было его семейное положение, но хорошо помню, что он активно помогал детским домам. С его помощью мне удалось помочь служившему в нашей академии капитану Николаеву. Это был хороший человек, ленинградец, 1910 г. рождения. В 30-е годы он работал инженером-конструктором на заводе им. Сталина. В 1937-м был арестован. Главным доказательством его вины была найденная у него при обыске немецкая («рихтеровская») готовальня, которую он приобрел у работавших на том же заводе немецких специалистов. Отсидел приличный срок. В нашей академии он чувствовал себя неуютно, ибо от радиотехники был далек. Обо всем этом я рассказал А.Ф. и попросил его о помощи. Вскоре Николаев был переведен в Киев на должность инженера-конструктора, чему он был очень рад.

Кроме «гороховской» темы, в 1954-1955 гг. я был основным исполнителем наиболее крупной в то время в академии научно-исследовательской работы, посвященной разработке перспектив развития радиолокационных систем ПВО. Из-за всей учебной и научной кафедральной нагрузки, времени на продолжение интересных исследований, начатых ранее в адъюнктуре, не оставалось. Это привело, в частности, и к срыву работы над монографией, которую я начал писать совместно с А.И.Ахиезером. Так что в определенной мере Лыков, Митягин  и иже с ними своей цели (помешать мне двигаться по выбранной научной линии) добились.

Была у этой компании и еще одна цель. Полковник Иванов году в 1954-м уволился, я был и.о. начальника кафедры. И они опасались: а вдруг меня назначат начальником, в то время как на эту должность рвался Лыков, которому нужно было еще некое время для завершения кандидатской диссертации. Дабы не допустить моего назначения, они уговорили начальство заслушать на ученом совете академии отчет о работе нашей кафедры. После моего доклада Лыков, Митягин и примкнувший к ним Шеин засыпали меня вопросами, целью которых было показать начальству и ученому совету, что я абсолютно не годен быть начальником данной кафедры. Вся эта игра была «шита белыми нитками». Естественно, я взорвался и в открытую разъяснил на совете смысл всего спектакля, добавив, что я и сам категорически не хочу быть начальником аппаратурной кафедры. Через некое время начальником ее назначили таки Лыкова Ивана Александровича. Однако и здесь не обошлось без очередной интриги со стороны все той же компании. Поскольку я был и.о., то естественно было, как минимум, назначить меня на вакантную должность заместителя начальника кафедры, пустовавшую много лет. Однако решение, подсказанное Герасимову, было иным. Замом Лыкова был назначен Якимович, а меня, в порядке некой моральной компенсации, учитывая мои неоднократные просьбы, перевели старшим преподавателем на кафедру ТОР. В принципе, меня это вполне устраивало. Но буквально через пару дней после приказа Лыков побежал к Герасимову и попросил его перевести меня обратно на старую кафедру, опять же старшим преподавателем, ибо без меня кафедре будет трудно. Это было оформлено новым приказом «Во изменение…». Как позднее по пьянке Лыков сам рассказал мне, вся эта комбинация (на мой взгляд, весьма некрасивая) явилась следствием советов, данных ему его друзьями: «Когда тебя будут назначать начальником кафедры, не соглашайся, чтобы твоим замом назначили Якова Соломоновича. Иначе все будущие успехи кафедры будут связывать с наличием у тебя такого зама, как Шифрин». И далее он добавил: «А вот мы с тобой работаем вместе уже длительное время, и ты мне по-настоящему помогаешь». В ответ на это его «откровение» мне оставалось только пожать плечами и сказать: «Жаль мне, Ваня, тебя и твоих друзей». Жаль, прежде всего, потому что Иван Александрович в этих интригах, в общем-то, и не нуждался. Он был отличным преподавателем, опытным методистом, сильным начальником кафедры. Жаль и потому, что  «советники» И.А.,видимо, судили обо мне «в меру своей испорченности». Даже после того, как меня довольно бесцеремонно вновь вернули на старую кафедру к Лыкову, я  активно во всем ему помогал, ибо у меня всегда на первом плане были интересы общего дела. Впоследствии И.А. был выдвинут на должность начальника факультета, а затем и на должность заместителя начальника академии. На этой должности он работал много лет и немало сделал для развития академии. Да и отношения между нами многие годы были вполне дружескими.

Не знаю, сколько бы мне еще пришлось быть на аппаратурной кафедре,  если бы не одно обстоятельство. Начальник кафедры антенно-фидерных устройств и распространения радиоволн (АФУ и РРВ), выделившейся из кафедры  ТОР в 1951 г., Борис Иванович Молодов под нажимом начальства весной  1956 г. решил взяться за написание докторской диссертации. Свое согласие он оговорил условием моего перевода к нему на кафедру в качестве зама. Начальство, вызвав меня к себе, сказало мне напрямую: «Мы переводим вас на кафедру антенн в качестве зама, но имейте в виду, что фактически всеми кафедральными делами придется заниматься вам, так как Б.И. будет работать над докторской диссертацией». Поскольку антенны, да и распространение радиоволн, еще со времен моей учебы в академии связи были в кругу моих интересов, то я согласился. В апреле 1956 г. я был назначен на должность зам. начальника кафедры АФУ и РРВ. На этом моя почти пятилетняя работа на кафедре радиолокационных станций зенитной артиллерии закончилась.

На главную    Еще Я.С.Шифрин