Шифрин Я.С. Отрывки из воспоминаний   

 II этап – развитие  кафедры (1966-1980)

Перейду теперь к рассказу о втором этапе моей деятельности в роли начальника кафедры, после защиты докторской диссертации и почти годичного «отпуска», связанного с болезнью. Этот пятнадцатилетний срок я назвал выше периодом  развития кафедры, ибо за эти годы рамки кафедральной деятельности по всем направлениям существенно расширились, резко возросла ее численность, внешние связи и авторитет. Для меня этот период был, пожалуй, пиковым, наиболее напряженным в моей  жизни.

Учебно-методическая  работа

Как и на первом этапе своего руководства кафедрой, я уделял значительное внимание совершенствованию учебного процесса для  слушателей с 5-летним (а с  1969 г.– 4-летним) сроком обучения. Наряду с этим, с осени 1973 г. добавилась работа по подготовке к приему нового контингента  слушателей-инженеров руководящего звена с 2-летним сроком обучения. При разработке новых учебных дисциплин учитывались перспективы развития теории и техники антенно-фидерных устройств, проблемные вопросы распространения радиоволн, опыт войск по эксплуатации радиолокационного вооружения, результаты ряда научно-исследовательских работ. Были написаны и изданы учебные пособия для двухлетников и другие методические материалы для проведения всех форм занятий со слушателями новых  специальностей. Созданы новые лабораторные работы. Некоторые из разработанных на кафедре лабораторных установок были удостоены медалей на ВДНХ. Среди них  установка, позволяющая автоматизировать процесс измерения характеристик различных антенн. Многое было сделано по улучшению культуры и внешнего вида лабораторий, изготовлению хороших, весьма содержательных стендов для всех помещений кафедры. Особо следует отметить работу по оснащению лабораторий макетами реальных образцов сложной антенной техники, в частности фазированных антенных решеток (ФАР). В решении этой трудной в режимном плане задачи хорошо проявили себя наши выпускники, работавшие в разных НИИ и КБ на должностях военпредов. Они приложили немало усилий, чтобы помочь alma-mater обогатить лабораторию. Непростой задачей оказалась и доставка этих довольно тяжелых макетов в Харьков. К сожалению, наш осторожный Бажанов в выделении грузовой машины для этой цели мне отказал. При этом он заявил, что, во-первых, наш автопарк весь годовой ресурс уже использовал (а на дворе был лишь октябрь), а во-вторых, по его словам, для отправки машины в Москву надо испросить разрешения Главного штаба Войск ПВО, чего он делать не будет. Пришлось посылать специальную команду, которая с трудом отправила груз малой скоростью. Для сравнения, хочу отметить, что, когда через несколько лет перед нами возникла такая же задача, новый начальник академии Герой Советского Союза генерал-полковник Кубарев машину выделил сразу же, не спрашивая Москву, хотя было это в декабре. Так что командиры бывают разные. Должен заметить, что, хотя Бажанов был хорошим начальником, мне лично работалось с Кубаревым легче, прежде всего, потому что он относился ко мне с полным доверием и без лишних обсуждений принимал те решения, которые я ему предлагал.

Большое внимание мы уделяли написанию учебных пособий по разным  дисциплинам кафедры. В этот период были изданы: учебник «Теория электромагнитного поля» (авторы Б.И.Штительман, Л.К.Черняев, М.А.Алексеев, Г.С.Богословский, 1974), задачник по теории электромагнитного поля (авторы М.А.Алексеев, В.И.Замятин, А.И.Лосев, Б.И.Штительман, 1976), «Расчет и проектирование антенн» (авторы Я.С.Шифрин, Ю.Г.Гукасов, П.А.Базарнов, Л.Г.Корниенко, 1971), книга «Антенны» (Я.С.Шифрин, 1976) и многие другие, в том числе и упомянутая ранее серия из семи книг для двухлетников разных специальностей, под моей  редакцией.

Приведенный выше перечень авторов пособий, написанных на кафедре в  разные годы, свидетельствует о том, что преподавательский состав кафедры постепенно пополнялся новыми людьми, уже закончившими работу над кандидатскими диссертациями. Оказание помощи молодым преподавателям и контроль качества проводимых ими занятий являлись важнейшими задачами большой методической работы, проводимой на кафедре, да и в академии. В этом деле имела место четкая, хорошо продуманная система. Она включала в себя: посещение адъюнктами курсов лекций опытных преподавателей, проведение ими практических занятий и пары пробных лекций по одному из базовых курсов кафедры, активное участие адъюнктов в методической работе кафедры. Я уж не говорю о том, что все они посещали организованные в рамках академии лекции по дополнительным главам математики, по основам радиолокации, методике преподавания. Всем этим делам Ю.П.Бажанов и его зам. по учебным делам И.А.Лыков уделяли самое серьезное внимание. Да и назначение на преподавательскую работу проходило под их жестким контролем. Я, даже будучи уже опытным начальником кафедры, сам  произвести кого-то в преподаватели не мог. Обычно Лыков (вместе со мной) предварительно присутствовал на одной-двух лекциях претендента, а Бажанов лично обстоятельно беседовал с каждым из них. Очень жаль, что ничего похожего в большинстве других вузов не делается. Да и работу преподавателей всерьез никто не контролирует.

Научно-исследовательская  работа

Как говорилось ранее, в 1959 г. начались исследования по статистической теории антенн, ставшие на долгие годы одним из основных направлений НИР на кафедре. В 1966 г. я подготовил к печати монографию «Вопросы статистической  теории антенн», основу которой составила докторская диссертация, и в конце года  сдал рукопись в издательство «Советское радио». По непонятным для меня причинам издание книги непомерно затянулось. Как-то раз, будучи в гостях у Фельда, я встретил директора издательства Николая Заболоцкого и спросил его о причинах столь длительной задержки. Он мне шутливо ответил: «Хорошие книги не стареют», – и добавил: «Вот мы и с Фоком не торопимся, нам надо срочно издавать книги, кои могут быстро устареть». Я поблагодарил его за лестное сравнение с Фоком и добавил: «Все же совесть надо иметь». Может быть, это ускорило дело, и наконец-то летом 1970 г. книга вышла в свет. В 1971 г. монография была переведена и издана в США («Statistical Antenna Theory» Golem  Press, Boulder, Co). Издателем и редактором книги был известный специалист в области прикладной электродинамики Петр Бекман. По принятой в странах соцлагеря терминологии, этот чешский профессор был «невозвращенцем», ибо уехал в 1963 г. в США и там и остался. К сожалению, этот дурацкий термин сопровождался и негативными последствиями. Книги, написанные «невозвращенцами», не переводились на русский язык, что наносило заметный ущерб нашей науке. По этой причине, в частности, попытки наших ученых перевести ряд хороших книг Бекмана не увенчались успехом.

В предисловии к английскому изданию моей книги Бекман дал ей весьма  лестную оценку. Реклама книги, адресованная возможному покупателю, звучала так:  «Не лучше ли купить эту книгу сейчас, чем плакать потом». Вероятно, такая реклама себя оказала. В 90-е годы мне довелось много поездить по белу свету с лекциями по СТА. Основанием для соответствующих приглашений было, зачастую, знакомство с моей книгой. Как правило, у некоторых из присутствовавших на моих лекциях я видел (а иногда и подписывал) эту книгу. Порою при представлении меня в начале лекции произносились слова: «The father of statistical antenna theory» («Отец статистической теории антенн»).

Перевод моей книги наделал много шума. Поэтому стоит рассказать эту историю подробнее. Начало ее относится к осени 1971 г. В это время в Тбилиси проходила какая-то конференция по электродинамике. В ней принимал участие мой знакомый проф. В.П.Шестопалов (позднее академик УССР, директор института радиоэлектроники в Харькове). По возвращении в Харьков он мне сообщил, что американцы перевели мою книгу и хотели бы прислать мне экземпляр перевода. Шестопалову об этом сказал американский проф. Уайт. Для пересылки книги В.П. предложил использовать свой открытый университетский адрес. Обо всем этом я доложил замначальнику академии И.А.Лыкову и добавил, что, конечно, хотел бы эту книгу иметь. Ивана Александровича факт перевода книги явно встревожил, и он тут же спросил меня, как это произошло. «Понятия не имею»,  ответил я. А надо сказать, что в то время СССР не входил в соответствующие международные  книжные ассоциации. Наши издательства переводили зарубежные книги, не  спрашивая согласия авторов. Характерный пример этого  издание у нас в 50-х годах знаменитой Массачусетской серии, в которой был обобщен опыт разработки радиолокационной техники в США и Англии в 40-х годах. Соответственно, и они не спрашивали нас, решая вопрос о переводе той или иной нашей книги*.  Что же касается моей просьбы о пересылке перевода книги, то здесь И.А. загадочно сказал, что надо доложить куда следует, и далее… Далее ничего не последовало, и на этом все на какое-то время замерло. А 1 марта 1972 г. прихожу я на работу где-то в середине дня и застаю там сильный переполох. Оказывается, утром этого дня на почту академии прямиком из США на мое имя прибыла бандероль. Открываю ее. Вижу на суперобложке и титульном листе следующее:

STATISTICAL ANTENNA THEORY

By Yakov Solomonovich Shifrin

Technical Academy of Artillery Radar

Kharkov, USSR

И это при нашей-то повышенной, доходящей до истерии бдительности! Вот, думаю, дела. Хотя понять, откуда Бекман взял мой адрес, труда не составляло. В списке литературы много ссылок на «Труды АРТА», откуда становится очевидным, что я там работаю. А что такое АРТА, ни для кого не являлось секретом.

Иду к Бажанову. Показываю ему приведенную выше информацию обо мне. Бажанов произносит: «Этого нам только не  хватало», и вся его гладко бритая  голова ото лба и до затылка постепенно становится красной. «Напишите мне объяснение, как это произошло», говорит он мне. Пишу кратко, что знать ничего не  знаю, никому согласия на перевод книги не давал, да меня никто и не  спрашивал. С тем и удаляюсь. Через полчаса звонит мне мой хороший друг, замначальника академии генерал-лейтенант Владимир Григорьевич Маломуж. Говорит: «Звонят  из Москвы. Требуют выслать книгу. Но ты же не будь дураком – вышли им ее русское издание». Через полчаса он звонит опять: «Снова звонили из Москвы. Сказали: высылать ничего не надо. Завтра у вас будет главком, Маршал Советского Союза Павел Федорович Батицкий. Там он с вами на месте и разберется». Назавтра прибыл Батицкий. Приехал он, собственно, на выпуск. Вручил дипломы окончившим академию. Далее, по заведенной в академии гостевой традиции, – обход нескольких кафедр, включая нашу. Все же антенны  есть что показать. Кратко рассказал П.Ф. о делах кафедры. Он поблагодарил меня и ушел. Надо сказать, что, как правило, большие начальники, посещая кафедры академии, вели себя весьма лояльно. А за что, собственно, можно ругать-то нас? Мы же не строевые командиры. Бывали, конечно, и исключения (о которых расскажу далее), но редко.

Вечером этого дня в актовом зале клуба был запланирован выпускной банкет. Стоим мы на лестнице у входа в зал и покуриваем в ожидании Бажанова, уехавшего на аэродром проводить Батицкого. Я понимаю, что он доложил главкому и  мою историю. Поднимается по лестнице  Бажанов, подходит ко мне, обнимает и говорит: «Покурим, Яшенька». Ну, значит, пронесло. Назавтра его адъютант Паша рассказал мне детали. Ю.П. долго мялся, не зная как подступиться к Батицкому по этому делу: ЧП (чрезвычайное происшествие) или не ЧП. Наконец решил обойтись без слова ЧП и произнес что-то в таком духе: «Товарищ Маршал Советского Союза, вчера на почту академии пришла бандероль из США с переводом книги одного нашего профессора». Выслушав его, П.Ф. поднялся, обошел стол, обнял Бажанова и сказал: «Так я ж тебя, Юрий  Павлович, поздравляю. Это же первый случай в Войсках ПВО». На этом вся история и закончилась. Не могу не отметить, что английское издание выглядит много симпатичнее русского. Что же касается поразившей меня быстроты издания, то, как мне рассказал мой друг проф. В.В.Шевченко (чья книга тоже вышла у Бекмана), механика тут была такова. Когда книга по международным каналам появлялась в магазинах США, тó или иное издательство покупало пару экземпляров и отдавало их на месячную рецензию специалистам. Если оба рецензента рекомендовали книгу к изданию, то она быстро переводилась, причем формулы брали прямо с оригинала. В случае с Бекманом все ускорилось еще и потому, что он сам был хорошим специалистом в электродинамике, английский язык знал весьма прилично, да и русский понимал в должной мере. К тому же он имел собственное издательство «Golem Press». К сожалению, тогда из-за наших порядков я не мог Бекмана поблагодарить. В 90-е годы, когда обстановка у нас несколько разрядилась, я написал ему теплое письмо. Он все понял и ответил мне столь же тепло. 

Кроме письма, Бекман прислал мне в подарок массу книг и журналов, изданных его издательством (в том числе и написанных лично им), а также большое число моих визитных карточек, изготовленных там же. К моему глубокому огорчению, он вскоре умер от рака.

В завершение истории с переводом моей книги, стоит добавить еще один эпизод, хорошо иллюстрирующий обстановку в нашей стране.

В августе 1971 г. я, будучи в Москве, зашел в гостиницу АН СССР «Октябрьскую» проведать Кусю, который по каким-то своим делам тоже оказался в столице. Сидим у окна. Рядом телефон. Беседуем на разные темы. Куся произносит: «Скоро в Ленинград приедет Атлас (американский ученый, знакомый Куси  Я.С.Ш.), стóит, наверное, показать ему твою книгу, может быть, она их заинтересует, и они ее переведут». (Замечу, что к этому времени моя книга в США уже  вышла, но я еще об этом не знал.) Я высказываю сомнение: «Атлас далековат от  антенн, так что, вероятно, не стóит». На этом разговор и закончился. Прошло несколько лет. Куся должен был во второй раз ехать в океанологическую экспедицию, но ленинградский КГБ упорно не давал своего согласия. Пытаясь решить это дело, в Ленинград специально приехал начальник института океанологии чл.-кор. АН СССР А.С.Монин. Пришел в КГБ. Среди «порочащих» Кусю сведений было и такое: «способствовал переводу в США книги брата». Подобные «порочащие» данные оказались сильнее научных доводов Монина, так что в экспедицию (10-й рейс судна «Д.М.Менделеев») мой брат так и не поехал, хотя планировалось, что он будет заместителем начальника экспедиции, и на ее подготовку затратил немало сил. Краткие комментарии к этому. Первое: с Кусей на тему о переводе моей книги мы говорили только один раз, в гостинице. Следовательно, наш разговор был подслушан. По-видимому, подслушивали всех жильцов без разбору. Второе: «способствовал переводу». Ну и дураки же сидели тогда в наших органах. За рубежом книги переводят не по блату, а только если это сулит выгоду. Третье: а власть-то у этих дураков была большая, если они могли запросто лишить экспедицию ее  научного руководителя за то, что книга его брата переведена в  США.

Вернемся к науке на нашей кафедре. Помимо меня, в исследованиях по СТА эффективно участвовали мои ученики Л.Г.Корниенко, В.И.Замятин, В.А.Усин, А.И.Лосев. Весьма интенсивно, под руководством В.А.Мисюры, на кафедре велись исследования по распространению радиоволн в ионосфере. Для расширения фронта этих работ была создана штатная проблемная лаборатория, которую вначале возглавлял А.Н.Гридин, а позднее, на протяжении длительного времени, Г.К.Солодовников. Важные результаты в области изучения ионосферных эффектов были получены также Н.Н.Минервиным, В.И.Новожиловым и Г.Н.Ткачевым. Активно проводились работы и по другим актуальным научным направлениям: загоризонтной  радиолокации (Э.Ш.Гойхман, Ф.Б.Черный), оценке  влияния Земли на зоны видимости РЛС (Ф.Б.Черный, Б.Н.Бахвалов), адаптивным антеннам (Я.С.Шифрин, А.Ф.Маслов, У.Р.Лиепинь, Т.А.Скворцов, К.П.Нестеров), статистической теории антенных измерений (Я.С.Шифрин, В.А.Усин). Совместно с кафедрой математики шла плодотворная работа по построению хорошей теории антенных укрытий и обтекателей (И.В.Сухаревский, В.И.Замятин).

Научный авторитет кафедры стал быстро расти. Об этом свидетельствует то, что в 1967 г. нам было доверено организовать IV Всесоюзный симпозиум по дифракции и распространению волн. Симпозиум состоялся в феврале 1967 г. в академии. На его подготовку и проведение ушло немало времени и сил. Но зато все прошло хорошо. На симпозиум приехали Владимир Александрович Фок и хорошо знавшие его Куся и Я.Н.Фельд. В один из вечеров все собрались у нас дома. Фок рассказывал много интересного. Вроде бы его дядя был царским генералом и командовал дивизией в Чугуеве под Харьковом. Гордился он и своим юношеским военным прошлым и живо интересовался, какова моя военная профессия. В ходе наших разговоров я его спросил, в какой мере соответствует истине рассказ (который я от кого-то слышал) о его пребывании во Франции. А суть его такова. В.А. был приглашен во Францию для прочтения цикла лекций. Однажды вечером раздается стук в дверь его гостиничного номера. Входит какой-то человек, оказавшийся представителем советского посольства во Франции, и спрашивает В.А., знает ли он о том, что по положению (существовавшему в то время – Я.С.Ш.) все граждане СССР, заработавшие валюту, обязаны бόльшую ее часть (кажется, 80%) сдавать в посольство. Фок, естественно, вскипел и произнес: «Я вам не оброчный мужик». Выслушав меня, В.А. мрачно кивнул головой, из чего я понял, что это близко к истине. Тогда я не унялся и спросил: «Ну, и каковы были последствия?» Ответ был примерно таков: «Год за границу не пускали». За этими разговорами приспело время подавать «горячее». Лида здесь хорошо постаралась и принесла гуся с яблоками. На это В.А. сказал: «Большое спасибо, Лидия Михайловна, но повестку дня надо было объявлять заранее, а сейчас я уже сыт». Я это хорошо запомнил, ибо с тех пор, бывая в гостях, я нередко, вспоминая Фока, говорю хозяйке дома (как и известный  герой в фильме «Приключения Шурика»): «Объявите заранее всю «повестку дня» (все меню)». С пребыванием Фока на симпозиуме связан еще один мелкий эпизод. По распоряжению Бажанова вход в академию для участников симпозиума был организован через тыльную проходную. В первый же приход в академию грузный В.А. застрял в турникете. Пришлось мне специально идти к Бажанову, и тот дал указание пускать В.А. через центральный вход.

Другим показателем эффективности наших исследований было создание на кафедре, кроме проблемной, ионосферной лаборатории (в рамках штата Министерства обороны), еще двух лабораторий по разработке антенных укрытий и по загоризонтной радиолокации (ЗГРЛ). Первая была создана за счет общих штатов Министерства радиопромышленности, вторая  за счет штата Московского института НИИДАР, головного по разработке  средств загоризонтной радиолокации. Создание в 1978 г. лаборатории за счет штата конкретного института было реализовано в академии впервые. Ценность этой «институтской» лаборатории состояла в высоких окладах ее сотрудников, и при этом она работала не по заданиям НИИДАРа, а в направлениях, которые нам представлялись перспективными. Высказанная мною идея ее создания то гасла, то оживала, в зависимости от того, насколько эффективной оказывалась работа станции ЗГРЛ при ее очередном испытании. В конце концов, все же удалось ее создать. Командовал лабораторией уволившийся в отставку генерал Г.В.Якубовский.

Наличие на одной кафедре трех проблемных лабораторий было для академии делом уникальным. Численность кафедры существенно возросла и перевалила за сто человек. Столь широкий размах НИР кафедры привел к резкому увеличению числа правительственных и хоздоговорных тем. Одно время из 15 правительственных тем, выполнявшихся в академии, наша кафедра вела семь (!). Весьма значительным было и число выполненных нами в тот период хоздоговорных работ. В основном нашими заказчиками были крупные московские НИИ и КБ. В их числе: МНИИП (Л.Д.Бахрах), КБ им. А.А.Расплетина (Г.Г.Бубнов), НИИДАР (А.А. Кузьминский),  РИАН (Д.С.Конторов) и многие другие. Работы эти были связаны в основном со многими приложениями СТА, расчетами антенных укрытий, разными задачами распространения радиоволн. Для решения различных вопросов  приходилось часто на протяжении многих лет ездить в Москву (в среднем, по два раза в месяц). Резко расширился круг людей, с которыми я познакомился и контактировал в ходе выполнения многочисленных тем НИР, а также в результате участия в научных конференциях, экспертных комиссиях, заседаниях ученых советов, работы в проблемных советах. Среди последних особо стоит отметить Совет по распространению радиоволн при АН СССР и Антенный совет при Минрадиопроме, который возглавлял А.А.Пистолькорс. Естественно, что в числе моих новых знакомых были, прежде всего, ученые-антеннщики, специалисты по распространению радиоволн, радиолокаторщики, радиофизики и т.п. Были, однако, и генеральные конструкторы, крупные военные руководители из центральных управлений Министерства обороны и руководства Войск ПВО. Расскажу лишь о двух фигурах, с которыми я был дружен и регулярно встречался многие годы: Г.Г.Бубнове и Д.С.Конторове.

Георгий Григорьевич Бубнов. Профессор, доктор технических наук. По окончании Московского физико-технического института, совсем молодым человеком, был назначен директором вновь созданного специального антенного КБ. За сравнительно короткий срок «на ровном месте» создал крупный НИИ (КБ им. Расплетина), поле деятельности которого вышло далеко за рамки антенной тематики. Чрезвычайно энергичный, коммуникабельный и доброжелательный человек. Пользовался большим весом и авторитетом в Министерстве радиопромышленности (Минрадиопроме) и в других руководящих органах вплоть до ЦК партии и, наряду с этим, горячей симпатией в «антенном мире» за свои высокие деловые и человеческие качества. Кому он только не помогал. Нередко это было связано с решением тех или иных личных, частных дел. И это при его дикой занятости. Один из основателей отечественного антенностроения – создания антенной промышленности и системы подготовки необходимых специалистов. К сожалению, Г.Г. сильно пил. Помнится, как-то раз он позвонил мне из Гомеля, где его усилиями был создан крупный антенный завод, и попросил приехать и прочитать пару лекций по СТА заводчанам и студентам. Часов в 12 ночи в сильный дождь он встретил меня в аэропорту Гомеля и привез к себе – в свой люксовский номер в местной гостинице, который он абонировал круглогодично. Хорошо выпили. Назавтра, после лекции, это продолжилось. На следующий день поехали обедать в загородный ресторан, и там после обильного возлияния он неожиданно для всех  взял да и рванул в Москву… Водка его и погубила. Умер он лет в пятьдесят. Его уход был большой потерей для антенного сообщества и радиопромышленности. Мы с ним многие годы были в самых добрых отношениях и взаимно помогали друг другу.

Давид Соломонович Конторов. Профессор, доктор технических наук. Выпускник первого набора нашей академии. По окончании академии работал в одном из военных НИИ в г. Калинине (ныне Тверь). Потом, по предложению академика А.Л.Минца, перешел на работу в Москву, в радиотехнический институт начальником отдела перспективных исследований. Талантливый ученый с широким научным кругозором. Автор интересных монографий по теории конфликтных ситуаций. По его предложению нами были выполнены научно-исследовательские работы в интересах разработки и оценки параметров некоторых перспективных крупных радиотехнических систем. Я был дружен с ним лет пятьдесят и всегда был рад нашим встречам.

Помимо Москвы и, естественно, Ленинграда, я любил бывать и в Горьком (ранее и в настоящее время Нижний Новгород). В этом городе, по существу, зародилась радиофизика. Большой вклад в ее становление внесли В.Л.Гинзбург, Г.С.Горелик, М.Л.Левин, М.Т.Грехова и ряд других выдающихся физиков и радиоспециалистов. Примечательно, что в ходе становления радиофизики в Горьком сложился дружный коллектив талантливых единомышленников и, что хочется подчеркнуть особо, глубоко порядочных людей. Вначале они, в основном, группировались в НИРФИ (Научно-исследовательский радиофизический институт). Позднее бóльшая часть из них перешла во вновь созданный институт прикладной физики, которым руководил академик А.В.Гапонов-Грехов. И я, и Кусиель были хорошо знакомы со многими представителями этой славной нижегородской научной школы. Отмечу лишь некоторых: проф. Наум Моисеевич Цейтлин, добрейший человек, один из основателей науки об антенных измерениях; прекрасный ученый, академик В.И.Таланов; чл.-кор. АН СССР В.А.Зверев, автор ряда замечательных книг по радиофизике; М.А.Миллер, человек с очень нестандартным научным и житейским мышлением; очень отзывчивый и благожелательный к окружающим Н.Г.Денисов, к сожалению, рано ушедший из жизни. Из среднего поколения укажу двух талантливых «ребят»: В.И.Турчина и А.И.Малеханова. Несмотря на тяжелые времена, наступившие после развала СССР, традиции этой удивительной научной школы сохранились и даже окрепли. Это меня радует.

Существенное расширение фронта научных исследований привело к значительному увеличению числа научных публикаций, широкому привлечению сотрудников нашей кафедры к работе в различных советах и экспертных комиссиях. На базе нашей кафедры проводились всесоюзные конференции и семинары:  симпозиум по дифракции волн в 1967 г. (о котором я писал выше); конференция по антенным укрытиям в 1978 г.; первый в СССР семинар по адаптивным антеннам, которым руководил А.А.Пистолькорс; и т.д.. Мы принимали самое активное участие в многочисленных научных конференциях по антеннам, распространению радиоволн, теории дифракции и т.п., проходивших в разных городах Советского Союза. Рассказать обо всех этих интересных поездках невозможно, да и перечислить их даже трудно. Приведу лишь два любопытных эпизода, связанных с очередным  симпозиумом по дифракции, состоявшимся в Тбилиси в начале  70-х годов

 Эпизод первый, дорожный. Как-то так получилось, что от Харькова до Тбилиси я ехал в одном купе с Б.В.Брауде, о котором упоминал во второй части своих воспоминаний. Это был крупный антеннщик, много сделавший по разработке антенн различного назначения. И поведал он мне такую историю. В начале войны  было решено построить новую мощную радиостанцию им. Коминтерна где-то в районе г. Куйбышева на Волге. Б.В. попал в комиссию, которая должна была рассмотреть и утвердить проект этой радиостанции. Собрали комиссию в здании КГБ на Лубянке. В комнату, где они сидели, входит А.Л.Минц, с которым Б.В. был знаком еще до войны. Естественно, Б.В. рванулся к нему, чтобы поздороваться. И слышит: «НАЗАД! С арестованным за руку здороваться нельзя». Ну нет, так нет. Проект, который был разработан под руководством Минца, комиссия, конечно же,  утвердила. Станция была построена быстро. В 1943 г. комиссию собирают снова на Лубянке, теперь уже для приема работы. Входит Минц, на сей раз в форме полковника МВД. Здороваются по-людски. Подписывают акт. Выходят из здания  вместе с Минцем, который рассказывает, что в связи с успешным завершением в сжатые сроки строительства станции его освободили и чем-то даже наградили. При сем сказали: «Вы свободны, но, может быть, вы согласитесь поработать у  нас? Условия у нас хорошие». На что Минц сказал: «Да, пожалуй, я лучше поработаю до конца войны у вас». Так и договорились. При этом А.Л. даже дали полковничье звание. Вся эта история – типичная иллюстрация схемы работы знаменитых «шарашек», в которых в сталинские времена работало немало видных конструкторов различных образцов вооружения.

Эпизод второй. Симпозиумом руководил известный математик В.Д.Купрадзе. Обстановка была весьма теплой. В один из дней организовали выезд гостей на виноградники одного из пригородных совхозов, председатель которого – симпатичный грузин, Герой Социалистического Труда – представился нам как близкий друг Купрадзе. Хотя «к нашим услугам» был виноград самых разных сортов, я убедился, что за один раз много его не съешь. Да и вина сухого много не выпьешь, хотя ящиков с вином было навалом. Нас насчитывалось человек полтораста, и я наивно спросил председателя, как это он все спишет. На что он ответил: «Да я уже списал на матэматическую науку несколько тонн винограда и море вина»… Грустно сопоставлять ту жизнь, которой мы тогда в течение недели наслаждались в солнечной Грузии, с тем, что получилось в этой  гостеприимной стране в результате пресловутой перестройки. Да и не только в Грузии. Не лучше положение и в Армении, и ряде других стран СНГ.

Подготовка  научно-педагогических  кадров

Эта сторона моей деятельности занимала у меня, пожалуй, больше всего времени. И это неудивительно. Большое число правительственных и хоздоговорных  тем способствовали успешной работе сотрудников кафедры и ее трех проблемных  лабораторий над кандидатскими и докторскими диссертациями. По каждому из  научных направлений трудилась группа людей, возглавляемая тем или иным кандидатом наук, работавшим попутно и над своей докторской диссертацией. Ему помогали адъюнкты и соискатели. В число последних входили как кафедральные  специалисты, так и офицеры из центральных управлений и войск, для которых темы, связанные с распространением волн или с антенными делами, представлялись весьма привлекательными. Особого размаха эта форма подготовки научных кадров достигла к середине 70-х годов. О масштабе ее можно судить по тому факту, что примерно в 1975-1976 гг. на кафедре одновременно работали над докторскими  диссертациями 7-8 человек, а над кандидатскими – 25-30, из которых 15 учились в адъюнктуре, а остальные были соискателями. Результаты этой работы не замедлили сказаться. В 1969 г. защитил докторскую Ф.Б.Черный, в 1975 г. – Л.Г.Корниенко и В.И.Замятин, в 1978 г. – Н.Н.Минервин, в 1979 г. – Г.Н.Ткачев. Несколько сотрудников кафедры завершили свои докторские работы позднее, уже после моего ухода с кафедры (А.Ф.Маслов, В.И.Новожилов, Б.Н.Бахвалов, Г.К.Солодовников). О кандидатских я уже не говорю. Думаю, что за время моего руководства кафедрой число их существенно перевалило за сотню. В той или иной мере через мои руки прошли практически все кафедральные докторские, да и все кандидатские работы (хотя, конечно, не у всех наших кандидатов я был руководителем). Это обстоятельство требовало от меня умения быстро переключаться. Бывало, что за один день приходилось детально разбираться с состоянием дел у нескольких диссертантов, темы работ которых резко различались. Один, например, занимался ионосферой, другой – СТА, третий – обтекателями. Обычно в начале разговора я просил собеседника четко и кратко сформулировать стоящую перед ним задачу и состояние дел по его работе. В таком же ключе начинались и беседы с многочисленными людьми, приезжавшими на кафедру для консультаций по науке. Я и сейчас считаю, что соискатель даже докторской степени должен уметь за 10-15 минут сформулировать цель своей работы и то, какую нишу в науке заполнит его работа.

Остановлюсь кратко на характеристике трех из упомянутых выше людей: двое из них (Л.Г.Корниенко и В.И.Замятин)  мои ближайшие ученики, третий (Э.Ш.Гойхман)  мой товарищ, работавший длительное время на нашей кафедре.      

Леонид Григорьевич Корниенко. Профессор, доктор технических наук, 1937 г. рождения. Один из моих слушателей, был у меня дипломником. После окончания академии служил на полигоне, откуда я его «вытащил» в адъюнктуру. Первый мой ученик в области СТА. И кандидатскую, и докторскую писал в этой области. В его докторской работе были впервые рассмотрены вопросы статистического синтеза антенн. Очень трудолюбивый и настойчивый человек. Написал хороший учебник по антенно-фидерным устройствам. Сын его, Валера Корниенко, весьма симпатичный человек, был известным в СССР спортсменом-фигуристом. Позднее уехал за рубеж.

Вадим Иванович Замятин. Профессор, доктор технических наук, 1935 г. рождения. Весьма способный человек, с богатой научной фантазией. Написал хорошую докторскую работу и неплохую книгу (в соавторстве) по антенным укрытиям. Мой преемник на посту начальника кафедры. После увольнения руководит созданным им же небольшим институтом прикладной электродинамики, продолжая одновременно вести преподавательскую работу. Его родственники со времен СССР живут в Вильнюсе, ныне ставшим столицей самостоятельного государства Литвы. В свое время его мама была там большим торговым начальником, тепло принимала меня и Лиду и заметно помогла нам по хозделам.

Эммануил Шлемович Гойхман.  Доцент, кандидат технических наук. Родился в 1915 г. Опытный радиоспециалист с большим стажем производственной работы. В 50-е годы работал в Москве в одном из НИИ. В разгар антисемитской кампании был уволен и отправлен в военное училище в Прибалтике. Оттуда перебрался в нашу академию. После увольнения в отставку остался работать в академии, желая довести до конца докторскую работу. Занимался вопросами помехоустойчивости ЗГРЛ. Попал вначале на кафедру Я.Д.Ширмана. Однако отношения между ними не сложились. Поэтому, по просьбе Э.Ш., я взял его на нашу кафедру. Работал он весьма напряженно и продуктивно. Я выделил ему в помощь пару человек, и он их загрузил работой по горло. К сожалению, после моего ухода из академии Э.Ш. под надуманным предлогом был уволен. А жаль. Это нанесло определенный ущерб кафедральной науке и не позволило Э.Ш. довести до конца работу над докторской диссертацией, на что он вправе был рассчитывать. После увольнения Э.Ш. переехал в Подмосковье и, несмотря на свои годы и «пятый пункт», устроился в один из закрытых московских институтов, где и трудился до конца дней своих. Это был на редкость трудолюбивый, добрый и отзывчивый человек. Мы с ним дружили много лет, хотя он и после 20-го съезда партии остался верным сталинцем, что нередко приводило к нашим острым спорам.

Работа по подготовке  кадров, которую мы с Ширманом вели в академии, выходила далеко за рамки наших кафедр. Бажанов ценил эту большую работу. Помню, что как-то он нам сказал: «Нагрузка у вас (по возможности, лекционная) должна быть часов по двести, а основное ваше дело – наука и докторанты».

Много времени уходило на консультации и помощь адъюнктам и соискателям разных кафедр. Регулярно собиралась научно-техническая коллегия (я был ее членом), которая достаточно жестко рассматривала работы докторантов. Нельзя не отметить и «бесконечное» оппонирование. Докторов в академии было немного, и отказываться от оппонирования молодым адъюнктам и соискателям других кафедр я, естественно, не мог.

Вся эта работа способствовала быстрому росту в академии высококвалифицированных кадров – докторов и кандидатов наук. В их числе, помимо указанных по моей кафедре, мне хотелось бы, в частности, упомянуть таких сильных докторов наук, как С.И.Красногоров, Ю.Н.Седышев, С.Н.Шостко, Д.А.Цурский, В.Б.Алмазов, А.П.Кривелев, В.В.Фединин, В.И.Гомозов, В.В.Литвинов, Н.Я.Кузь, В.Е.Ярушек, А.В.Кобзев, В.И.Карпенко.  Почти все из перечисленных выше стали впоследствии хорошими начальниками кафедр и вырастили следующее поколение молодых и талантливых докторов и кандидатов наук. А Володя Карпенко даже стал заместителем начальника Харьковского военного университета (преемника академии) по науке и много сделал для сохранения его научного потенциала в трудное время, переживаемое ныне Украиной.

Помощь  родственным  вузам  и организациям

Наряду с активной работой по подготовке кадров на своей кафедре и в академии, я оказывал значительную помощь и молодежи из других военных и гражданских вузов и научных организаций. Формы этой помощи были самые разные. В одних случаях я фактически являлся руководителем выполняемых  диссертаций. Наиболее четко это проявилось в моих связях с Минским высшим военным училищем, где было развито одно из важных ответвлений СТА – теория надежности крупных антенных  систем. По этому направлению защитились человек пять, у которых я был в роли негласного научного руководителя и оппонента. Сходные отношения сложились у меня с коллективом антеннщиков Казанского авиационного института (КАИ). На протяжении ряда лет я был их неизменным советником и оппонентом. С ними у меня в дальнейшем сложились довольно тесные научные и дружеские связи. Здесь особо стоит отметить Володю Скачкова и Гену Морозова. Володины родители жили в Симферополе, и мы нередко, по пути в крымские санатории, заезжали к ним в гости. Что же касается Геннадия, то он впоследствии стал руководителем проблемной лаборатории в КАИ и защитил докторскую диссертацию. С ним мы дружны много лет. Хочу заметить, что я любил ездить в Казань еще и потому, что там жил дядя Лиды, брат нашей Анастасии Ивановны –Владимир Иванович Гришуков. Как и все Гришуковы, это был очень славный человек. 

Весьма интересными были мои отношения с Энгельсовским и Днепропетровским военными училищами. В первом из них кафедрой антенн ведал мой «крестник» по Минскому училищу Витя Руденко. Человек он был энергичный, и мы с  ним, при содействии начальника училища генерала Гущо, организовали первую в  истории училища научную конференцию. Я руководил конференцией, а Гущо  взял на себя всю культурную программу и справился с этим блестяще. Особо запомнился мне выезд на училищном катере, капитаном которого был Гущо, на  один из волжских островов. Туда заранее была выслана специальная команда для подготовки места отдыха и заготовки рыбы для ухи. Кроме этого пикника была также организована интересная поездка к месту приземления Юрия Гагарина.

На следующий год я организовал аналогичную, тоже первую, научную конференцию в Днепропетровском высшем военном училище, где (как и в Энгельсовском училище) работали несколько моих учеников. Заместителем начальника училища здесь работал мой близкий друг (еще по Житомиру) Слава Санкин, которого я всегда был рад видеть.

Особо стоит остановиться на моих контактах с Ереваном. В начале шестидесятых в Ереване появилась небольшая группа молодых энтузиастов, которые начали заниматься антенными измерениями. Во главе этой группы был молодой, весьма способный и чрезвычайно энергичный радиоинженер Парис Мисакович Геруни. Для начала, желая поднять научный уровень своей группы, он организовал месячную школу, на которую с удовольствием приехали читать лекции многие видные антеннщики СССР. Я там прочел 6 часов лекций по СТА. Происходило это в мае, было проведено много разных интересных экскурсий, так что все участники школы остались очень довольны. За короткое время, благодаря кипучей деятельности Париса, на базе небольшой группы в Ереване вырос крупный Всесоюзный научно-исследовательский институт радиофизических измерений (ВНИИРИ), который стал головным в системе Госстандарта СССР в области антенных измерений и антенных эталонов. Геруни оказался хорошим хозяйственником и смелым талантливым инженером, построил прекрасное 14-этажное здание в центре Еревана и мощный полигон на склонах горы Арагац. Позднее под его непосредственным руководством на полигоне была сооружена необычная 50-метровая антенна, сочетавшая в себе двухзеркальную радиоантенну и оптический телескоп (РОТ-50). Надо сказать, что я много раз бывал во ВНИИРИ либо на конференциях по антенным измерениям, либо в качестве зампредседателя комиссий по приемке многочисленных НИРовских тем. Председателем этих комиссий обычно был Лева Бахрах. Работа комиссий проходила иногда весьма своеобразно. Парис был человеком горячим. Докладывая полученные результаты, он порою выдавал желаемое за действительное. Лева, понимая, что Парис говорит что-то не то, вначале закипал, но под нажимом Париса постепенно сдавал свои позиции. Я обычно сидел возле Левы и, когда видел, что ситуация становится уже недопустимой, дергал его за фалды или влезал сам, дабы остановить Левино отступление. В конечном счете, со мной и Левой Парис далеко не зарывался. Что же касается других членов комиссии, то тут Парис при любом замечании с их стороны ужасно горячился, а его секретарша Ида лишала оных «кофия». Левы и меня сия кара не касалась. И все же выпады со стороны Париса и Иды – это были мелочи. В целом, я относился и отношусь к Парису с явной симпатией и считаю, что он сделал немало для развития в СССР науки и практики антенных измерений. Очень жаль, что развал СССР оборвал масштабную деятельность Париса и его института. Тем не менее Парис даже в нынешней сложной обстановке в Армении сумел сохранить свой институт. Какова тематика работ этого института, я точно не знаю, поскольку наши научные связи оборвались.

Жизнь в  академии

Моя довольно напряженная кафедральная жизнь усугублялась обилием  академических мероприятий. Многие из них были неизбежными, ибо обусловливались спецификой вузовской  жизни. Зачастую они были вызваны изменениями в сроках обучения, в контингенте обучаемых, в структуре Войск ПВО и т.д., и т. п. Одним из важнейших вопросов, возникавших неоднократно, был вопрос о характере академического образования. Будучи в течение 25 лет начальником одной из ведущих специально-технических кафедр академии и членом Ученого совета, я много раз выступал на его заседаниях, на методических конференциях и сборах разного уровня, жестко отстаивая линию на фундаментальность инженерного академического образования (в академии это называлось широким профилем подготовки слушателей). И нам удалось выдержать эту линию, несмотря на помехи, которые чинили некоторые крупные московские военачальники, требуя от нас «повернуться лицом к нуждам войск». Последнее означало – резко увеличить время на изучение конкретной техники и добавить в программы ряд чисто военных дисциплин, которые здравомыслящий человек может и сам легко освоить. Мы на это не пошли. Надо отдать должное начальнику академии маршалу Бажанову, который после очередной вспышки в наш адрес, навеянной подобными указаниями московских начальников, быстро остывал и не менял выработанного ученым советом курса на фундаментальную подготовку наших выпускников. Немалая заслуга в этом принадлежала и его заместителю генералу Г.Н.Шеину, который четко придерживался этого курса. В частности, это означало наличие в программах академии солидных базовых курсов: теории цепей, электродинамических дисциплин, теоретических основ радиолокации, радиопередающих и радиоприемных устройств, автоматического управления и регулирования, основ цифровой вычислительной техники. Эти курсы, помимо приличного числа лекционных часов, включали также ряд упражнений и серию хорошо продуманных лабораторных работ, использующих новую измерительную технику. В заключение слушателям читался большой курс основ построения радиолокационных станций того или иного вида Войск ПВО. Изучались, естественно, и конкретные радиолокационные системы, но в сравнительно небольшом объеме – значительно меньшем, чем в высших военных училищах. Да, наши выпускники, попавшие в войска, на первых порах («в пусковом периоде») могли испытывать некие трудности, ибо они хуже выпускников высших училищ знали конкретную технику, но затем, благодаря своему широкому кругозору, легко обходили последних и быстро двигались по служебной лестнице. Я уж не говорю о том, что основная масса наших выпускников получала назначения на полигоны, в военные институты, главные военные управления, и здесь полученное в академии широкое образование было им в самый раз. Я горжусь тем, что внес свой посильный вклад в постановку и сохранение в академии в течение длительного времени фундаментального инженерного образования, которое получили тысячи ее выпускников. Мне остается только сожалеть, что мой богатый опыт не был востребован в должной мере в Харьковском  университете радиоэлектроники, в котором я проработал более 20 лет. Каковы  причины  гадать не хочу.

Помимо дискуссий по вопросам академического образования, на ученых советах обсуждались и многие вопросы текущей академической жизни. Скажу без ложной скромности, что я в академии имел определенный вес и посему считал своим долгом занимать по обсуждаемым вопросам независимую позицию. Вспоминается, например, такая история.

На совете рассматривается вопрос о «гипнопедии» – обучении курсантов во сне английскому языку. Дело это было тогда модное. Начальник Киевского высшего училища, мой хороший знакомый, генерал-лейтенант Т.И.Ростунов уложил  на кровати несколько групп курсантов и слал по начальству реляции, что его курсанты уже на короткой ноге с Шекспиром (читают в оригинале). Министр обороны отметил «достойную» инициативу Т.И. и наградил оного ружьем. Это ружье  не давало покоя нашему Ю.П., и он внес на совете предложение внедрить гипнопедию и у нас. Я, естественно, выступил категорически против, ибо считал такие эксперименты неоправданными. К сожалению, меня никто не поддержал, хотя в кулуарах все были против гипнопедии и просили меня только начать разговор. И все же, хотя Ю.П. меня и обругал, на это нововведение он не решился. Прошло какое-то время. Новым помощником министра обороны по вузам был назначен Главный маршал бронетанковых войск П.А. Ротмистров. Он посетил Киев и разнес Ростунова в пух и прах за гипнопедию. После этого он приехал к нам и, выступая на совете, выразил полное удовлетворение тем, что мы не пошли на эту авантюру. После его ухода Ю.П. сказал нам: «Спасибо, что вы меня удержали от этого шага». В перерыве я его спросил: «А помните, как вы на меня шумели, что я всегда стою поперек передовых веяний?» Реакция Бажанова была такова: «Ну, да ладно, давай, Яшенька, лучше закурим». Здесь интересно заметить, что характер обращения Ю.П. ко мне зависел от ситуации. Градации были таковы: «товарищ полковник», «товарищ Шифрин», «Яков Соломонович» и, при наивысшем благорасположении ко мне, «Яшенька».

Иногда на совет академии выносились мелкие «семейные» или бытовые дела.  Вспоминаю такой случай. Один из наших слушателей капитан К. поехал в Казань проведать свою сестру. Выпили с ней и ее мужем пол-литра водки. Показалось мало. Спустились в магазин… И далее К. почему-то оказался в кабинетике у завмага и, по ее заверению и по утверждению казанской милиции, якобы кусал ее за  ухо. Бред, да и только. Но этого бреда вполне хватило военному коменданту Казани для наложения на К. десяти суток ареста. И на каких только уровнях в академии этого бедолагу не разбирали. Наконец вытащили его и на совет академии, дабы разобраться, а можно ли вообще оставлять его в академии. Меня особо поразил  рассказ уже задерганного в конец офицера: «Я семь лет не видел сестру. Посему, когда встретились, решили выпить. И в этом  была моя первая ошибка. Показалось мало, и я пошел в магазин за второй «пол-литрой». И в этом была моя вторая ошибка». Тут я не выдержал, прервал капитана и обратился к Ю.П.: «В порядке ведения. Пусть капитан выйдет». Когда он вышел, я говорю:  «Смотрите, до чего мы довели офицера, в чем он кается: он решил выпить по поводу встречи c сестрой, и в этом была его первая ошибка. А кто бы из нас этого не сделал?  Им пол-литра водки показалось мало, а вам, Юрий Павлович, в молодые годы на троих этого хватило бы?» На это Ю.П. молодецки ухмыльнулся, и, по сути, дело на этом закончилось. Когда я в конце сказал: «Давайте закончим это разбирательство. Пусть капитан идет и спокойно учится», то все, включая  Ю.П., тут же со мной согласились.

Разбирались порою и разного рода «женские» истории, до которых, увы, в совете некоторые были охочи. Порой они вели себя по Галичу: «А ну, давай подробности». Приходилось вмешиваться и напоминать любителям «клубнички», что это ученый совет, а не базар.

Кроме ученых советов, было и немало других мероприятий: заседания спецсоветов по защите диссертаций, ежегодные научные конференции, совещания  профессуры, конференции изобретателей и т.п. Каждая пятница  день пресловутой командирской учебы. В конце года – зачеты по этой учебе. Бывали периоды, когда на протяжении двух-трех недель мероприятия проводились ежедневно, включая субботы. Такое обилие и длительность их в немалой мере были связаны  со стилем работы Бажанова. Он души не чаял в заседаниях разного рода. Нередко  они начинались в 10 утра и заканчивались в 5-6 часов вечера. В конце Бажанов обычно говорил: «Ну что ж, мы сегодня поработали неплохо». Для него действительно это была работа, а для меня только после совещания и начиналась основная, куда более трудная, умственная работа.     

Немалую заботу доставляли частые приезды начальства, проверки академии, да и просто высокие гости. Регулярно приезжали главкомы  Войск ПВО и их замы. Сравнительно безобидными были визиты помощников главкома по вузам, которые менялись весьма часто. Последнее было связано со следующим обстоятельством. Обычно когда тот или иной военачальник относительно высокого ранга заканчивал свою военную службу, он стремился с помощью своих друзей получить квартиру в Москве, дабы осесть там после увольнения. Соответственно, за год-полтора до увольнения надо было подыскать ему в Москве относительно высокую должность, чтобы она позволила быстро решить квартирную задачу и, вместе с тем, чтобы при этом он не  сумел сильно навредить делу. Видимо, считалось, что должность помощника главкома по вузам для этого очень даже подходит. Будучи назначенным на эту должность, будущий московский житель считал своим долгом хоть раз объехать подчиненные ему вузы. Второй раз, как правило, мы его уже не видали. Поэтому визиты помглавкомов по вузам носили обычно чисто формальный характер. А собственно, что эти деятели могли нам сказать, не имея понятия об учебном  процессе вообще и тем более о специфике той или иной кафедры? И тем не менее, как я упоминал выше, нет правил без исключения. Приехал к нам как-то очередной помглавкома – генерал-полковник С. Пришел ко мне на кафедру вместе с Бажановым. Сели у меня в кабинете. Ю.П. говорит: «Яков Соломонович, расскажите генерал-полковнику о делах вашей кафедры». Рассказываю, стараюсь говорить попроще. И все же вижу, что С. засыпает. Это же  видит и Ю.П., который делает мне знак, дескать, закругляйся. Я громко говорю: «Товарищ генерал, я закончил». С. проснулся и говорит: «То, что вы говорили, – это интересно, а теперь посмотрим, какой у вас на кафедре порядок». Переходим в расположенную напротив лабораторию. Смотрит мой генерал на наши, кстати, прекрасные лабораторные установки и не знает, что сказать-то. Затем подходит к шкафу, открывает двери его и, тыча двумя растопыренными пальцами на две мыльницы, грозно вопрошает:

– Это что?

– Мыльницы, – отвечаю я и слышу:

–Я и сам вижу, что это мыльницы. Но почему их две и почему они на разных полках? Нет порядка.

Даже Ю.П. опешил. С тем этот вновь испеченный вузовский работник и удалился. Ну что тут скажешь?

Несравненно больше нервотрепки доставляли весьма частые проверки разных уровней. Здесь надо было держать ухо востро, ибо зачастую комиссии, проводившие их, стремились любым путем поймать тебя на чем-нибудь. Особенно опасными были пункты, связанные с режимными и финансовыми делами. Как-то Бог миловал, хотя были довольно напряженные  ситуации. Как я уже выше отмечал, академию регулярно посещали главкомы Войск  ПВО, так что мне пришлось почти всем им докладывать. О визите Маршала Советского Союза П.Ф.Батицкого я рассказывал ранее в связи с переводом моей книги. Запомнилось мне и посещение академии другим главкомом – маршалом артиллерии Н.Д.Яковлевым, бывшим еще во время войны начальником Главного артиллерийского управления. По жесткому указанию Бажанова, все, кто должен был докладывать Яковлеву, должны были одеться по-строевому (а форма в то время была очень неудобной, в академии мы ее не придерживались). Тем более стало досадно, когда сам Яковлев пришел на кафедру одетый по-простому, в рубашке. Разговор сразу же принял весьма непринужденный характер. Я рассказал Яковлеву о кафедре и показал разные типы антенн, в том числе и макеты антенн поверхностных волн (АПВ), так называемые стелящиеся антенны. Последние ему очень понравились, и он спросил, ведем ли мы науку в этом направлении. Не успел я ответить, как пришедший вместе с ним и Бажановым Витя Кузнецов, бывший в то время замом начальника академии по науке, вылез вперед и бодро доложил, что мы совместно с москвичами ведем серьезную науку по этим антеннам. Яковлев выразил свое удовлетворение, и на этом визит закончился. Пошли к выходу. Впереди идут два маршала, а сзади я и Витя. Я ему говорю: «Что ты там наплел? Мы ведь никакой науки по АПВ не ведем». На что Витя мне сказал примерно следующее: «Ты не понимаешь, как надо разговаривать с начальством. Вот мы ему сказали, что занимаемся АПВ, он остался доволен, а сейчас, я тебя уверяю, он уже забыл обо всем. А скажи ты ему, что мы всерьез АПВ не занимаемся, у него (а значит, и у Бажанова) остался бы от посещения кафедры неприятный осадок». И тут я понял не только то, почему Витя стал генералом, но и то, что он далеко пойдет, что и произошло в дальнейшем.

Одним из «важных» академических мероприятий было соцсоревнование между факультетами и кафедрами академии. Ежегодно к началу учебного года итоги его подводила комиссия во главе с генералом Шеиным. Победители получали знамя шефов академии – завода им.Малышева (лучший факультет) и турбинного завода (лучшая кафедра). Затем коллективы лучшего факультета и лучшей кафедры во главе со своими начальниками, несшими заработанные знамена, проходили парадным шагом мимо всего личного состава академии, построившегося на площади Дзержинского, отдавая честь стоявшему на трибуне начальнику академии. Я и без того-то считал соревнование между кафедрами делом несерьезным, а тут еще и этот ритуал. Посему я всячески стремился уклониться от этой чести. Но, увы, не уберегся. Вызывает меня как-то Кузнецов – зам. Шеина по «соревновательской» комиссии и сообщает, что по сумме баллов по пяти показателям мне «грозит» первое место. Я ему: «Ты мне друг или нет? Давай разберемся. На подходе к показателям моей кафедры показатели кафедры Я.Д.Ширмана, а он это принимает всерьез». Поколдовали мы с показателями и вывели Я.Д. на первое место. У него стало 24 очка, а у меня – 23. И вдруг назавтра опять зовет Кузнецов и сообщает: «Ты таки снова на первом месте». Оказывается, добавилась оценка по физкультуре, а так как ко мне поступал в адъюнктуру сын главного физкультурника академии З., то у меня стало 28 очков, а у Я.Д. – 27. Пришлось идти ва-банк, прямо заявив Вите: «Мне это первое место – как серпом по …», что он не замедлил сообщить открытым текстом на комиссии в присутствии Шеина и замначальника академии по политчасти генерала М.А.Бережного. Тот вполне мог бы поднять вокруг этого шумиху, но не стал. Решили просто. Ну что ж, раз Я.С. не хочет, то отдадим знамя Я.Д.

Более тяжелой для меня позднее оказалась другая история, связанная с тем же Бережным. Был такой очередной этап в жизни нашего славного государства, когда  все, начиная от рядовых, но всезнающих колхозников до «малограмотных» в политических делах академиков, писали письма во все газеты, осуждая Израиль за агрессивные действия. Может быть, это было в 1973-м, когда «мирные» арабские страны уже в четвертый раз напали на агрессора. В тот день я вернулся из Москвы. В поезде прочитал пачку осуждающих Израиль писем, подписанных многими евреями  видными представителями науки, культуры, искусства. Прихожу после лекции к себе в кабинет, раздается звонок. Вызывает Бережной. Вероятно, по поводу письма, решил я. Так оно и оказалось. Я сразу сказал М.А., что писать письмо в нашу армейскую газету «Красная звезда» не буду. Мне было ясно: что бы я ни написал, они там все переврут, поставят мою подпись и опозорят на всю жизнь.   «Жаль, – произносит в ответ М.А., – тогда у меня к вам будет другое предложение. Мы через неделю проводим академический митинг по этому вопросу, и я прошу вас выступить». Я говорю: «Мне надо подумать». – «Сколько?» – «Сутки». Прихожу назавтра. Он мне: «А я уже Бажанову доложил, что вы писать в газету отказываетесь и на митинге тоже выступать не хотите». На что я возразил: «Насчет газеты – это вы правильно доложили, а насчет митинга, так  еще и сутки-то не прошли. И, кстати, я не против выступить, но при одном  условии». – «Каком?» – «Я буду говорить только то, что считаю для себя приемлемым». – «Ну что ж, – говорит он, – пожалуйста. Никто вас контролировать не будет». Мне стало ясно, что ему важен сам факт моего выступления. Целую неделю потратил я на отработку текста своего выступления. Посоветоваться было не с кем. Я сразу же сформулировал некие принципы построения своего выступления. В частности, оно должно быть таким, чтобы его мог произнести и не еврей, не должно содержать оборотов типа: «мы, советские евреи», «нам, советским евреям» и т.п. Устроил меня лишь пятнадцатый вариант текста моего выступления. Митинг состоялся в актовом зале академии. Я выступал в обрамлении двух «надежных» товарищей (генерала Г. и полковника К.), естественно, резко осудивших Израиль. В первом ряду уселись все евреи академии, а было-то их всего несколько человек. Среди них многолетние верные друзья нашей семьи – врачи нашей поликлиники невропатолог Мэра Павловна Венгерова и окулист Дора Соломоновна Рохлина, которые слушали меня очень внимательно. Всем остальным, включая Бережного,  детали  моего выступления были «до лампочки». И Мэра, и Дора потом сказали, что мое выступление было весьма достойным. Позднее его одобрили также Фридик и Яков Наумович Фельд, так что считаю, что я выдержал это морально нелегкое для себя испытание с честью. Стоило оно мне бессонной недели.

Серьезным событием в жизни академии был пожар. Случилось это в 1968 г. в день рождения Лиды – 15 марта. Сидим мы за праздничным столом. В девять вечера раздается телефонный звонок: «В академии пожар», – говорит кто-то. Вначале я подумал, что нас разыгрывают. Звонок повторился. Звонит дежурный по академии. Быстро одеваюсь и иду в академию. На площади много людей. Вижу, дым над нашим зданием, причем там, где располагается одна из комнат нашей кафедры. Стало малость не по себе. Поднялся к себе и тут выяснил, что пожар возник в большой поточной аудитории, рядом с которой располагалась подозреваемая мною комната. Суетятся пожарные, которых к этому моменту уже понаехало немало. Любопытно, что за несколько дней до этого я, выходя вечером из академии, увидел группу пожарников, которые, как оказалось, отрабатывали вопрос, как в случае необходимости подать воду на верхние этажи нашего здания. Накаркали. Не знаю, каковы были их успехи во время учебной тревоги, но сейчас они преуспели с водой лишь часа через три. Но зато когда вода пошла, они ее уже не жалели, и она бурным потоком пошла вниз по всему нашему отсеку. Воды в коридоре стало по колено, и мы, вооружившись листами фанеры загоняли ее(без особых успехов) в туалеты. И так часов до 4-5 утра. К этому времени стало ясно, что огонь особого ущерба не нанес, сгорела лишь пара десятков стульев. Основные неприятности были от воды. Пострадало и само здание в этом отсеке, и в некоторой мере оборудование лабораторий. Надо было все это восстанавливать. Бажанов, как чисто военный человек, тревожить начальство не  любил. Что-то он, конечно, доложил, но, вероятно, в минимальном объеме и наверняка сообщил, что мы справимся своими силами. Эту линию он и занял, когда собрал через день всех начальников кафедр, пострадавших от «водопада». Несмотря на его сильнейший нажим, Женя Егоров («начальник 6-го этажа») и я («начальник 4-го этажа») заняли твердую позицию, что восстанавливать электропроводку должны электрики, а не мы, радисты. «Начальники» других этажей заняли уклончивую позицию, а один из них, полковник М., угодливо заявил, что он с этой работой справится сам. Естественно, Бажанов его похвалил и поставил Жене и мне в пример. И все же он понял, что дело надо поручить специалистам. Нам и без этого хватило «ликвидаторской» работы.

В 1973 г., когда Бажанову шел 69-й год, его по возрасту освободили от должности начальника академии и перевели в группу генеральных инспекторов Министерства обороны с сохранением на военной службе. На должность начальника  академии в августе 1973 г. был назначен Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Василий Николаевич Кубарев.

Здесь я хотел бы приостановиться и дать своего рода заключительную оценку Юрию Павловичу Бажанову, его деятельности как начальника академии. Юрий Павлович командовал академией 18 (!) лет и ,несомненно, внес, по сравнению с другими начальниками, наибольший вклад в ее становление и развитие. Академию он по-настоящему любил и работал с утра и до позднего вечера. Вспоминаю такой эпизод. Как-то часов в 10 вечера выхожу я через центральный вход. Стоит Ю.П. и всматривается в расположенное напротив здание университета. Обращается ко мне: «Я.С., смотрите, сколько у них еще окон светится, а у нас окна в основном уже темные». Я ему говорю: «Ю.П., у них же вечерники учатся, а у нас их нет». «Нет, – возражает он, – мало у нас работают». Ю.П. был чрезвычайно щепетильным человеком. При ремонте своей квартиры он требовал и оплачивал все счета, связанные с этим. Он неукоснительно сам оплачивал свое участие в разного рода платных академических мероприятиях, причем платил за себя, свою жену Евдокию Ивановну и приглашенных им официальных гостей. Заботливо относился к служившим в академии солдатам. Я не относился к числу его  любимцев, но отношения у нас были вполне нормальные. Характерен, например, такой случай. Как-то на одном из советов он разразился гневной речью на тему о  том, что некоторые начальники кафедр не хотят, дескать, ездить на войсковые стажировки. Фамилий он не называл, но я понял, что он имеет в виду меня. Инспирировано это было ложной информацией моего «друга» (его зама, генерала Ширяева). В перерыве я его спрашиваю: «Не меня ли вы имели в виду?» «Да, вас», – отвечает он. Я спрашиваю: «Можно ли мне зайти к вам после совета?» – «Заходите». Беседовали мы тогда около часа. Надо сказать, что в разговоре один  на один с ним можно было говорить достаточно прямо. Он быстро закипал, но и столь же быстро остывал. В ходе того разговора был такой смешной эпизод.

Ю.П. часто курил. У него был мундштук, куда он вставлял по полсигареты. Каждый раз при этом он предлагал закурить и мне. Наконец, я согласился и полез в карман за папиросами. А курил я тогда «Казбек». И тут он мне говорит: «Яков Соломонович, ну, как же это можно. Вам начальник предлагает закурить, а вы лезете за своими папиросами?» Я – в ответ: «Юрий Павлович, но вы же пользуетесь мундштуком, а как я буду эти половинки курить?» И добавил: «В моем  кабинете каждый может курить то, что ему нравится». Покачал он головой и согласился. А я подумал: «А если главком (не говоря уже о министре обороны) будет курить «козью ножку», то Ю.П. тоже за ней потянется?»

Другой его слабостью была страсть к наградам, даже к памятным медалям. Как-то румыны выпустили медаль к какой-то дате освобождения Румынии от фашизма. Этой медалью награждали всех наших офицеров, воевавших на территории Румынии. Меня тоже представили к этой медали, но я ее почему-то не получил. Из мимолетного разговора с начальником отдела кадров выяснилось, что ее забрал Ю.П., который  (насколько я  знаю) на  территории Румынии не  воевал По сходной причине не получил я и ордена Трудового Красного Знамени. История здесь такова.

Где-то году в 1966-м было солидное награждение работников военных вузов. Ю.П. получил какую-то высокую награду. Вместе с ним награды (ордена Трудового Красного Знамени) получили его заместитель И.А.Лыков и Я.Д.Ширман. Прошло два-три года. И вновь проводится награждение вузовских работников. Теперь оно шло уже по линии Министерства высшего образования, но при этом включались и военные вузы. Бажанову и Лыкову, видимо, захотелось снова получить по ордену. Нужно было создать прецеденты. Лыков решает наградить Я.Д.Ширмана еще раз. Тогда, вроде, и ему будет удобно получить второй орден. Это устраивает и Бажанова, ибо второй орден Лыкова дает и ему аналогичное моральное право. В результате этой комбинации мою кандидатуру меняют на кандидатуру Ширмана. Обо всем этом я узнал позже от наших кадровиков. Чувствуя, вероятно, некую неловкость, меня вызвал Лыков и предложил послать на меня представление к званию «Заслуженный деятель науки Украинской ССР». Но я подумал и высказал сомнение: мне 48 лет, я подготовил только 5 6 кандидатов, рановато, наверное. А про себя подумал: Куся и Лева, морально имеющие куда больше оснований на такое звание, его не имеют. В общем, я отказался. И Куся, и Лева отреагировали на это одинаково, сказав, что я дурак, ведь от моего отказа они-то ничего не выиграли, а я прогадал. Так оно и оказалось. Лыков настаивать на своем предложении не стал, и в дальнейшем ни он, ни Ю.П. к этому вопросу не возвращались, хотя со временем я приобрел на это достаточно оснований и уж, несомненно, больше, чем мои ученики, которых они к указанному званию представляли одного за другим.

Вернусь к нашим беседам с Ю.П. Обычно после длительной беседы, характер  которой периодически менялся, мы расставались на дружественной ноте, и на какой-то период этого хватало. Думаю, что Ю.П. не всегда нравились мои выступления на советах. Один на один он спокойно выслушивал возражения, но на советах иногда терял равновесие.

Тем не менее, в целом, я высоко ценю все сделанное им для академии и вспоминаю его с большим уважением.

Когда пришло время увольняться, Ю.П. оборудовал себе кабинет для будущей работы, что, в общем-то, соответствовало его новому статусу генерального инспектора Министерства обороны с местопребыванием в г.Харькове. Совместное  проживание под одной крышей двух начальников академии – нового и старого – вряд ли доставляло удовольствие им обоим. Но тянулось это недолго. Выпав из привычной для него «деловой упряжки», Ю.П. вскоре быстро ушел из жизни. Похоронили его на центральном кладбище г.Харькова. Городские власти отдали должное заслугам Ю.П.Бажанова: его именем названа одна  из улиц в центре города.

К сказанному выше добавлю один интересный эпизод из военной жизни Ю.П.Бажанова*. В начале войны Ю.П., будучи полковником, командовал 1-м Московским артиллерийским училищем им. Л.Б.Красина. Именно ему было поручено сформировать 1-ю экспериментальную батарею реактивных установок (названных впоследствии «катюшами»). Решение об их выпуске было принято в канун войны – 21 июня 1941 г. За первую неделю было изготовлено семь установок, которые и составили основу новой батареи. На ее формирование было отведено всего три дня – с 28 июня по 1 июля. Тем не менее Ю.П. успешно справился с этой задачей. Спустя две недели под Оршей эта батарея под командованием капитана И.А.Флерова нанесла по немецким войскам сильнейший удар, о котором немало написано в литературе о войне. С этого дня началась боевая история знаменитых «катюш».

 Вернусь к делам академическим.

Новый начальник академии В.Н.Кубарев был заслуженным летчиком, имевшим на своем счету 16 сбитых самолетов, автор книги «Атакуют гвардейцы». Чтобы войти в курс дела, он попросил начальников ведущих кафедр прочитать ему серии лекций с кратким изложением основ читаемых дисциплин и рассказать о  проводимых  на кафедрах научных  работах. Я лично прочитал ему 10 лекций. Он слушал достаточно внимательно, задавая при этом немало вопросов. Работалось с ним легко. Совещаний он не любил. Решения принимал быстро, на Москву не оглядывался (соответствующий пример, касавшийся выделения мне машины для доставки оборудования из Москвы, я ранее приводил). Вместе с тем человек он был упрямый и решений своих менять не любил. И все же один раз мне удалось переубедить его. Об этом, пожалуй, стоит рассказать.

Одним из инженеров на нашей кафедре работала женщина – Люба Иващенко. Она пришла на кафедру юной девушкой после окончания ПТУ (профессионально-технического училища), году в 1952-1953. Люба была близка с семьей Якубовского.

Жила она одна в какой-то развалюхе и к моменту появления в академии Кубарева уже лет двадцать стояла на квартирной очереди. Одним из первых решений Кубарева было ликвидировать квартирную очередь из вольнонаемных, передав ее в райисполком. Несколько раз и я, и Якубовский (в то время уже  генерал)   ходили к В.Н. с просьбой сделать исключение для Любы, учитывая длительный стаж ее работы в академии. Но тщетно. В конце концов Якубовский сдался и сказал, что больше он этим делом заниматься не будет. Я все же решил довести дело до конца. Прихожу к В.Н. в очередной раз и говорю ему примерно следующее: «Василий Николаевич, Люба двадцать лет терпеливо ждала квартиры как манны небесной.  А в райисполкоме ее же поставят в хвост очереди. Это означает, что она до конца своих дней квартиры не получит. А ведь ей уже под сорок. Ей даже мужика привести некуда». И тут В.Н. дрогнул и сказал: «Очень не люблю я менять своих решений, но бог с вами». И Люба получила новую однокомнатную квартиру. С тех пор прошло уже тридцать лет, но Люба нередко вспоминает эту эпопею.

Должен сказать, что у меня с В.Н. отношения были взаимно уважительными. Он подарил мне свою книгу с приятной надписью, я отблагодарил его тем же. Он восстановил некую наградную справедливость, представив меня к ордену Красной Звезды. К моему 60-летию он специально договорился в ЦК Украины, чтобы мое представление к званию «Заслуженный деятель науки и техники Украины» там  поддержали. И не его вина, что я это звание тогда не получил.

В 1978 г. по его указанию и при его участии довольно торжественно было отмечено тридцатилетие адъюнктуры академии. Была проведена специальная научно-практическая конференция, где выступили пятеро из семи адъюнктов первого набора. Каждому из адъюнктов был вручен специально изданный к этому событию сборник «Начало пути в науку», содержащий первые научные статьи всех семи адъюнктов. Тридцатилетие адъюнктуры отмечалось и в узком кругу бывших адъюнктов, о чем я расскажу ниже. 

В.Н.Кубарев командовал академией до конца 1980 г. После увольнения он  уехал в Ленинград. Незадолго до этого, осенью того же года, я по достижении предельного срока службы (60-ти  лет) был уволен в отставку. В армии я  прослужил около 40 лет. К сожалению, увольнение прошло для меня небезболезненно. По предварительной договоренности с командованием предполагалось, что я после увольнения останусь гражданским профессором на своей кафедре. Такая практика в академии была широко распространена. И вдруг совершенно неожиданно для меня, когда я вернулся из отпуска, зам. начальника академии генерал-лейтенант Челпанов сообщает, что места для меня нет. Скажем прямо, я опешил, ибо разговор-то происходил 31 августа, когда во всех вузах процесс набора преподавателей уже был завершен. Естественно, я попросил дать мне некое время поработать на доцентской должности, пока я разберусь в сложившейся ситуации. К моему удивлению, слышу, что и таких должностей нет. Тут я вскипел, ибо если первое (отсутствие профессорской должности) явилось, как я понял, плодом неразумных кадровых действий начальства, то второе (отсутствие доцентской должности) - просто неправда. И это говорится мне, вроде, немало сделавшему для академии. Тут же Челпанов добавляет: «Я должен сообщить вам, что главком ПВО генерал-полковник Колдунов не счел возможным поддержать вашу кандидатуру на звание «Заслуженный деятель науки Украины». Тут уж я совсем вышел из себя: «Не много ли вы неприятностей решили мне наговорить за один раз? Наверное, главкому не понравилась моя фамилия. По этой же причине, видимо, и должности доцента для меня не нашлось». На этом разговор наш и завершился. Но больше удивило и огорчило меня все последующее – никто из моих друзей и учеников в академии не счел своим долгом пойти к начальству и сказать им, что они думают обо всей этой истории. Отмолчались.

Теперь надо было устраиваться на работу. К сожалению, и здесь ряд людей, которым я сделал немало доброго, умыли руки. Не хочется называть их фамилии. И тем более отрадно, что несколько друзей оказались на высоте. Специально из Москвы приехал Лева Бахрах. С лучшей стороны проявил себя мой друг Саша  Сердаков. Взяв своего коллегу по работе, он отправился к ректору Харьковского  авиационного института (ХАИ) Кононенко с ходатайством взять меня туда на работу. Ответ ректора был таков: «У меня сейчас не то здоровье, чтобы решить в  райкоме такой сложный вопрос». Не удалось решить этот «сложный» вопрос также ни в ХГУ, ни в радиоастрономическом институте. Тем приятнее оказался мой разговор с ректором ХИРЭ Всеволодом Георгиевичем Новиковым, с которым мы были немного знакомы. На второй или третий день моих хождений я пришел к нему: «Всеволод Георгиевич, я сейчас остался без работы». И тут же услышал в ответ: «Считайте, что вы уже работаете». Должен сказать, что моему переходу в ХИРЭ активно способствовал проректор по науке А.Г.Шеин. Несколько слов о нем. 

Александр Георгиевич Шеин. Сын моего многолетнего сослуживца по академии генерала Г.Н.Шеина. Талантливый ученый, хороший заведующий кафедрой и сильный проректор. Вскоре после моего прихода в ХИРЭ он стал ректором Таврического университета в г. Симферополе. К сожалению, тамошняя профессура встретила его недружелюбно, и предложенные им реформы не получили поддержки. В результате он был вынужден уйти и перешел в Волгоградский университет на должность заведующего кафедрой физики. А жаль. Думаю, что при должной помощи со стороны Министерства высшего образования Украины он бы  мог сделать много полезного в должности ректора Таврического университета.     

Рассказанная выше история с моим увольнением и устройством на новое место работы убедительно подтверждает, что и в 80-е годы антисемитизм еще прочно сидел в головах многих руководителей. Вместе с тем все зависело от конкретного человека. В.Г.Новиков - в прошлом крупный работник обкома партии - спокойно, не оглядываясь, принимал кадровые решения в интересах дела, в то время как некоторые руководители всячески уходили от решения столь «сложного» вопроса.

Вместо эпилога

 
Писать свои воспоминания я начал осенью 2001 г., имея уже от роду 81 год. Поздно. Многие важные детали жизни членов нашей семьи остались, вероятно, за бортом воспоминаний, ибо ни я, ни активно помогавший мне Куся не помним или не знаем этих деталей, а самих людей уже нет в живых. Другие моменты жизни наших близких мы с Кусей вспоминаем по-разному, и некому нас рассудить. Заканчиваю я этот труд осенью 2004 г. Сколько мне осталось жить, знает лишь Господь Бог. И поэтому стоит, пожалуй, подвести некие итоги. С годами начинаешь отчетливо понимать, сколь кратковременно наше пребывание в этом мире. Что же остается от нас? Дети, ученики, наши труды и, наконец, память о нас.
О детях − моих дочерях. Мы с Лидой вырастили хороших, честных и добросовестных людей и в той мере, в какой это зависело от нас, помогали им вырастить хороших внуков.
Об учениках. Почти за 60 лет своей научно-педагогической деятельности я, как это мне представляется, внес немалый вклад в подготовку многих тысяч военных и гражданских радиоинженеров и высококвалифицированных педагогов и ученых. Лично мною подготовлено более 15 докторов и свыше 40 кандидатов наук, многие из которых заведуют (или заведовали) кафедрами в разных вузах или отделами в крупных научно-исследовательских институтах и уже сами давно имеют достойных учеников.
О моих трудах. Вроде бы и в науке мне кое-что удалось сделать. По ходу своих воспоминаний я об этом рассказывал. Более всего я горжусь тем, что мною создано новое научное направление – статистическая теория антенн, имеющая важное научное и практическое значение. Удалось кое-что и по ряду других научных направлений. Может, удалось бы сделать и больше, если бы не война и ряд мешавших мне факторов. Но нечего Бога гневить. Немало моих друзей, в том числе и явно более талантливых, чем я, погибли в войну или по ряду причин (включая и пресловутый «пятый пункт») не смогли реализовать свои возможности.
И, наконец, о том, какая память о нас остается. В своей жизни я старался помочь многим людям. Хотелось бы надеяться, что память обо мне останется доброй.
В заключение отмечу следующее. Мне в жизни везло на хороших людей. О каждом из них можно было бы много рассказывать. Я зачастую ограничился двумя –тремя фразами. Кое-кто из них вообще выпал из моего рассказа. Приношу всем им или их близким свои извинения.

Яков Соломонович Шифрин

Кафедра Я.С.Шифрина  - (не позднее 1980 года) - предоставил Черенок Николай Гаврилович  сидят слева направо: Лиепинь Улдис Робертович, проф. Корниенко Леонид Григорьевич, проф. Замятин Вадим Иванович, проф. Шифрин Яков Соломонович (нач. каф), Лосев Анатолий Иванович, Алексеев Марат Александрович (зам. нач), Скворцов Тарас ?, стоят слева направо: Карлов Владимир Дмитриевич, Усин Владимир Ананьевич, проф. Чёрный Фипип Борисович, Маслов Анатолий Фомич, Минервин Николай Николаевич.

На главную    Еще Я.С.Шифрин